Что нам делать с Роланом Бартом? Материалы международной конференции, Санкт-Петербург, декабрь 2015 года - [9]

Барт дает неоднозначные ответы на этот вопрос. В уже упомянутой статье «Ответственность грамматики» он, судя по заголовку, отвечает на него положительно, указывая на относительность грамматических норм, причем относительность «вертикальную», зависящую от социального положения говорящих:

…хваленая сообщительность французского языка всегда была лишь горизонтальной; она не была вертикальной, никогда не уходила в толщу социальной почвы. Классический французский язык <…> это прежде всего язык особой властной группы – или же праздной, или же занятой особого рода трудом, который можно назвать директоральным[42].

Говорить на «правильном» и якобы универсальном языке – значит ответственно солидаризироваться с этой группой, с правящим, «директоральным» классом. Язык социально апроприирован, он не является «ничейной вещью»; правда, такая апроприация сразу же влечет за собой его расслоение на несколько более или менее независимых социолингвистических норм. Но так обстоит дело с точки зрения внешнего наблюдателя, лингвиста-аналитика. Для тех же, кто практически пользуется языком, – например, для писателей – язык представляется единым и универсальным, как об этом говорится в книге «Нулевая степень письма» (в которую не вошла статья об «ответственности грамматики»):

Известно, что язык представляет собой совокупность предписаний и навыков, общих для всех писателей одной эпохи. Это значит, что язык, подобно некой природе, насквозь пронизывает слово писателя, хотя при этом не придает ему никакой формы и даже никак его не питает <…> Итак, язык располагается как бы по эту сторону Литературы[43].

В словесной деятельности есть место для свободного и, следовательно, ответственного выбора: это выбор конкретной социально-политически детерминированной формы языка. Но она называется уже не «языком» или «грамматикой» вообще, а письмом. В отличие от письма, национальный язык, равно как и индивидуальный стиль, не подлежат выбору; хоть они и не «невинны», но для литератора выступают как заранее данная «природа»:

Горизонт языка и вертикальное измерение стиля очерчивают для писателя границы природной сферы, ибо он не выбирает ни свой язык, ни свой стиль[44].

Как уже сказано, ответственность неразрывно связана со свободой выбора. При отсутствии выбора, по крайней мере сознательного выбора, не может быть и ответственности ни за язык, ни за грамматику.

Возможно, затруднения и колебания Барта в этом вопросе отчасти объясняются случайными историческими обстоятельствами: между 1947 и 1953 годами в СССР произошла знаменитая «дискуссия о языке», открытая статьей Сталина «Марксизм и проблемы языкознания» (1950), где провозглашался нейтрально-внеклассовый характер национального языка. Барт знал об этой идеологической кампании, распространявшейся через международную коммунистическую прессу, и она могла повлиять на его мысль в «Нулевой степени письма», хотя он и избегает на нее ссылаться[45]. «Долитературный» и политически безответственный язык-Природа – это примерно то же самое, что «общенародный язык» по Сталину.

Однако и введение нового понятия «письмо», призванного уловить социально ответственный аспект языка, не решает проблему, так как это понятие само двузначно. Письмо (по крайней мере литературное письмо), определенное в начале «Нулевой степени…» как результат выбора, свободного решения, на последней странице той же книги вдруг оказывается навязанным писателю традицией, «Историей». Писатель «скомпрометирован» им, то есть отвечает за него – и в то же время не несет ответственности за свой выбор, подобно тому как мы не выбираем свой язык и культуру:

…История вкладывает ему [писателю. – С. З.] в руки богато украшенный, хотя и компрометирующий инструмент – письмо, унаследованное от прошедшей и уже чужой для него Истории, письмо, за которое он не несет никакой ответственности, но которым, однако, только и может пользоваться[46].

Итак, образуется оппозиция между двумя формами ответственности, которые имплицитно противостоят друг другу как в традиционном понятии «языка», так и в новоизобретенном понятии «письма» и которые соответствуют двум осям этого отношения: наряду с частной ответственностью перед другими людьми (единомышленниками, партнерами и т. д.), вытекающей из более или менее осознанного выбора, предполагающей селекцию конкретных форм – что-то одно, а не другое, – бывает еще и тотальная ответственность за не всегда осознанное и даже вынужденное приятие общих форм. Эти две разные ответственности мы берем на себя посредством «выбора» (choix) или «согласия» (assentiment); различение этих понятий Барт намечал еще в одной из своих театральных рецензий 1956 года[47], а затем посвятил ему специальный фрагмент «Согласие, а не выбор» в книге «Ролан Барт о Ролане Барте» (1975). «Выбирать» – это воинственный акт разрыва, его совершают «как бык вылетает на окруженную людьми арену», а «соглашаться» – значит «молчаливо идти навстречу», без противопоставления «своего» и «чужого», без драматической негативности[48]. Можно определить две формы ответственности как ответственность