Что думал старый волк - [7]

Ближе всех к лошадиной туше была старая волчица, остальные, переминаясь с ноги на ногу, толпились несколько поодаль. Разные по окрасу, росту и качеству шерсти, волки были совершенно сходны между собою движениями, которые, объединялись одною сильною потребностью: скорее начать рвать лежавшее перед ними мясо.

Волчица обошла на расстоянии тушу, заметила, что земля кругом густо обсижена птицами, и с удовлетворением убедилась, что сидевший матерый не только оттоптал все кругом, но и поел мяса. Она покосилась на старика и не нашла нужным отгонять его, во избежание потери времени, а поторопилась зайти с той стороны туши, где скорее и удобнее можно было выхватить побольше мяса, и вырвала мякоти. И как только она начала, послышалось со всех сторон глухое рычание при занятии мест и разнообразные затем звуки, то подобные треску разламываемого спелого арбуза, то схожие с теми, какие слышатся при разрывании умелыми руками коленкора. Звуки эти заглушались трескотнёю раздробляемых костей с гулким одиночным щелканьем, вроде сочного звука откусываемого людьми сахара.

Если б старику захотелось поесть, не пришлось бы ему: любой прибылой в своей семье имел бы достаточно авторитета, чтобы отогнать такого беззубого пришельца. Но ему не хотелось есть, и это помогало затаить злобу, которую, конечно, нельзя было проявлять. Как ни тяжело было слушать звуки дробления лошадиных костей, все же это было куда легче, чем слышать и чувствовать повреждения своих собственных.

У каждого волка, однако, имеется забота найти пропитание на сегодняшний день и припасти запас пищи впрок. Благодаря приходу не прошеных гостей, вновь неожиданно назрела забота о завтрашнем дне. Если б он знал о таком посещении, он наелся бы впрок на завтра и после завтра. Он ошибся в расчетах, думая, что пришедшим волкам туши хватит на две ночи; объем ее быстро уменьшался и несомненно не мог обеспечить следующую ночь, разве только голыми костями. Его мечты опередить приход на следующий день тех же гостей и, придя до захода солнца, поживиться остатками мяса, теперь окончательно исчезали.

Остов туши давно сильно изменил свое первоначальное положение, лошадиные ноги часто взвивались вверх, будто животное продолжало защищаться. Туша передвигалась, переворачивалась, скоро распалась на несколько частей, и каждая из них имела около себя одного или нескольких владельцев. Скоро оголился позвоночник, и два волка обстригали ребра, нагнув на бок головы. Затем началась перебежка от одной части к другой, — верный признак истощения запасов мяса.

— Плохо дело, — подумал старик, и сидел, пригорюнившись, не зная, зачем он сидит теперь здесь, когда, может быть, лучше было бы понемногу незаметно удалиться на отдых, избежав каких-либо столкновений, а не то вся эта хозяйничающая орава, наевшись, начнет, очевидно, интересоваться им.

Правда, при благополучно прошедшем знакомстве нельзя было уже ожидать слишком крупных неприятностей, тем более, что он так миролюбиво вел себя; однако, волки отлично знают, что миролюбие волчье обыкновенно, основано на отсутствии сил и средств к самозащите. Поэтому он на всякий случай не раскрывал свою беззубую пасть.

— Пора уходить! — говорили ему усталость и сытость.

— Надо подождать! — твердили ему жадность к еде и желание побыть в сообществе себе подобных, основанное на естественном влечении.

Долго сидел старик, завидуя силе и молодости своих сородичей и жалея с затаенной злобою об исчезавшей пище.

Волчья семья, состоявшая из 8 голов, была ему незнакома. Он старался разрешить вопрос, откуда взялись эти волки, перебирая в памяти известные ему семьи и места гнездовья. Несомненно, что отец семейства недавно погиб, потому что его нет в интересное время осенних кочевок.

Его стало вновь беспокоить, как обойдутся с ним эти 8 волчьих голов, и он хотел было встать и потихоньку удалиться вдоль обросшей обочины канавы, но в это время залаяла на дальнем хуторе собака. Волчица высоко подняла голову и смотрела в сторону лая. Движения волчицы заинтересовали его, посмотрел и он туда и заметил, что ночь уже быстро уплывала от них. Припомнилось ему, как уплывал на рассвете в ночную еще мглу по длинному блестящему железом пути последний вагон поезда близь давнишнего гнезда, где он счастливо жил при семье...

Ночь уплывала. Впереди за равниною обозначилась пашня. Оглянувшись назад, он увидал уже ясную ровную полосу леса. Полоса леса как будто наклеена была на мутное небо и казалась значительно дальше, чем ночью.

Пропел петух на хуторе, томно, но ясно донеслись эти звуки, однородные голоса ответили в деревне. Белело. Каждый раз заря тревожила каким-то безотчетным беспокойством.

Волки толпились, переминались и отходили от туши, которая впервые при наступлении дня стала белеть.

Старик отпятился дальше от пути следования волков. В неясном свете эти большие животные казались крупнее, — предрассветная муть, держась на каждой шерстянке их одежды, сливалась с цветом ее и следовала за каждым их движением.

Волки дошли до канавы, скрылись в нее, мягко спустившись с крутых ее обрезов, и с жадностью стали утолять жажду. Не все сразу, однако, опустились в эту траншею. Старуха и один переярок стояли на карауле. Легкими бросками выныривали из канавы серые тела с вымазанными в вязкой торфяной почве лапами. Некоторые, постояв на ребре канавы, опускались вновь, боясь преждевременно расстаться с живительною влагою.