Что человеку надо - [7]

— Все равно им крышка — у них хлеба нет!..

— Из Барселоны выслали две колонны…

— Скоро все кончится…

— Я в штабе был… Только это тайна, никому!.. Их снизу взорвут.

Сгибаясь под пулями, крадется боец; глаза его блестят, рот приоткрыт. Он шепчет:

— Взорвут? У меня там сынишка… Шесть лет ему.

Флоренсио в темной келье вспоминал свою молодость: зной степи, сухую растрескавшуюся землю, жужжание мух, мечты о Перу, о славе, о женщинах. Прожекторы впивались в развалины Алькасара; война казалась театром.

Люсиро развернул большую карту, Флоренсио замотал головой:

— Погоди! Все изменилось — они просят прислать им священника.

Люсиро развел руками:

— Доигрались! А мороженого они часом не просят?

— Брось шутки! Я только командир одной колонны. Но я говорил с командующим сектором. Я говорил с Мадридом. Если мы откажем, общественное мнение Европы возмутится. Ты думаешь, Толедо сейчас маленький провинциальный город? На нас смотрит вся Европа…

— Пошли ты Европу к чорту! А Мадриду надо сказать, чтобы вместо попа прислали авиацию — сотню бомб…

— Ты знаешь, Люсиро, кто ты? Фантазер, поэт, Дон-Кихот! Ты живешь в абстрактном мире. Они хотят причаститься, они накануне гибели, а ты говоришь «бомбы». Потом — если бомбы не разрушат подземелий, они бесцельны. А если разрушат…. Но мы обязаны спасти женщин. Даже если нам суждено погибнуть…

Ройо вышел на площадь; он с удовлетворением осматривает груду камней:

— Здорово мы их раздолбали!

Рядом фашистский лейтенант:

— Красная сволочь! Сын потаскухи!

Стрелять нельзя: перемирье. Ройо отвечает:

— Сам ты сын потаскухи и к тому же дурак!

Подошли другие дружинники. Лейтенант кричит:

— Бандиты! Мы за бога и за народ.

— Бога можешь себе оставить, а за народ мы.

— Врешь, мы! Подлецы — курят, а мы вторую неделю без табака…

Ройо молча вынимает пачку папирос. Лейтенант закуривает.

— Попа выписали? Значит, решили умирать?

— Скоро придут наши, тогда мы вам покажем.

— Жди второго пришествия!

— Ваши бегут, как зайцы.

— Враки! А ты почему бороду запустил? В рай хочется?

— Чем прикажешь бриться? Саблей?

Один дружинник вынимает из кармана пакет с ножиками для бритвы:

— Держи, собака! Побрейся перед смертью.

Лейтенант берет ножик и заботливо кладет его в карман.

— Скоро мы вам перережем шею.

Па площадь вышел священник. Одет он в штатское. Ройо хохочет:

— Отпустил им грехи?

Священник пугливо озирается и подымает дряблый кулак.

Лейтенант дает Ройо конверт:

— Жене полковника — она у вас, в городе.

Выстрел — перемирье кончено.

Флоренсио читает:

«Дорогая супруга! Я здоров и уповаю на господа…»

Кто-то спрашивает:

— Арестовать?

Флоренсио долго шагает по тесной келье.

— Отнеси письмо. Если они звери, мы обязаны быть благородными. Мы предадим суду полковника: он нарушил присягу. Я его сам расстреляю. Но жена… Женщина… Или ты забыл, что мы испанцы?

Ночью Флоренсио позволила: ранен Люсиро. Флоренсио пошел в госпиталь. Он глядел на горячечное лицо Люсиро и молча шевелил губами. Утром он сказал генералу:

— Пусть пришлют авиацию…

Из Алькасара выбежала женщина, жена бородатого фельдфебеля, который просил у полковника хлеба. Она держала за руку ребенка. Фашисты открыли огонь. Женщина упала посредине площади. Бернар пополз и дотащил ребенка до парапета. Мальчику было лет шесть-семь. Он бился и кричал. Бернар понес его в дом. Старуха засуетилась:

— Молока нет…

Мальчик схватил большой круглый хлеб, стал быстро есть и вдруг уснул с куском в руке. Старуха заплакала.

Утром в городе говорили:

— Закладывают мину…

— А заложники?

— Поздно спохватились — они в Македе…

— Брось, все равно им крышка!

Как всегда, завитые девушки кокетливо прогуливались парочками. Из окон торчали пулеметы. В длинных очередях старухи шушукались о чудодейственных слезах богородицы. Ройо разрисовывал знамя центурии Бакунина: солнце, тигр и букварь.

Бернара остановил старик:

— Француз? Я гидом был, водил французов… Вот сюда водил.

Бернар зашел в темную прохладную церковь. Пахло мышами и ладаном. Сначала Бернар ничего не видел, кроме туманных колонн. Потом глаза привыкли к темноте. Бернар вздрогнул — какая живопись! Бутылочная зелень, кармин одежд, жженая сьенна земли казались нестерпимо яркими. Он узнавал знакомый ему мир: рыцарей с чересчур длинными лицами, святых, похожих на эфебов, шутов, юродивых. Они корчились, кружились, рвались из золота рам. Бернар долго глядел на одного — борода, мутный, тоскливый взгляд. Флоренсио… Святые подставляют грудь под копье: воины держат мечи, как розы; небо зеленое, а смерть вся в серебре… К чорту!

Бернар повторил вслух:

— К чорту!

Старик заботливо прикрыл чугунную дверь.

— А туристам нравилось… Конечно, теперь другое, дело — война. Я так думаю — или мы их, или они нас.

Бернар раздраженно ответил:

— Все так думают. Поэтому сидят в качалках и ждут.

Старик усмехнулся

— Испанцев не знаешь…

Под вечер получили приказ — отвести бойцов назад: в семь часов прилетит авиация: расстояние между Алькасаром и позициями невелико; возможны ошибки.

Бернар спрашивает:

— Почему не уходите?

— Уходи, если тебе страшно. А мы посидим. Разве можно уйти? Они убегут.

— Никуда они не убегут — все пулеметы на месте.

Дружинники не послушались. Они сидели в креслах, под зонтиками, полные тоски и ненависти. Одна бомба убила троих. Никто не двинулся с места. Они ждали чуда: вот-вот, перепуганные самолетами, выбегут из-под земли капитаны, лейтенанты, фельдфебели. Они сидели, как охотничьи псы возле норы зверя, тяжело дыша, боясь шелохнуться.