Что было на веку... Странички воспоминаний - [2]

Он рассказывал о своей встрече с дедом в Крыму уже после по­ражения Врангеля, когда сам, вполне штатский человек, отведал за­стенков и видел, и слышал, как других и вовсе «к стенке» вели. А уж офицеру, да еще с авантюрной жилкой, которая вовсю играла в моем деде, печальной участи и вовсе было не миновать. Однажды он уже был на грани поимки, как рассказывал Михаилу Николаевичу, но су­мел лихо вывернуться.

И с той поры — ни слуху, ни духу!

Правда, много позже дошло какое-то смутное известие, что якобы уцелел, сменил фамилию и затаился, осел где-то на юге.

По тем временам слух этот не решились проверять, а Юлии Ни­колаевне ничего не сказали, чтобы сердце не бередить... От него же самого, насколько мне известно, ни вестей, ни какой-либо помощи не было никогда. Да, может, он и впрямь погиб — в гражданскую ли, позже ли...

Вдова (вдова ли?) вместе с дочерью была из Полибина изгнана, приютилась было в купленном братьями Турковыми до революции небольшом имении Свищевке той же Пензенской губернии, но по­том перебралась в Москву, к брату Александру Николаевичу. «Боль­ше им негде было голову преклонить», — говорит О.М. Старикова.

Доктор А.Н. Краевский с женой Марией Николаевной, урожден­ной Ивановой, и сыном Николаем, будущим знаменитым деятелем в разнообразных областях медицины, от патологоанатомии до «нов­шества» XX века — лучевой болезни, занимал до революции пяти­комнатную квартиру в большом по тогдашним меркам, четырехэтаж­ном доме в тихом Серебряном переулке, выходившем на Арбат.

Теперь он приютил у себя множество родичей — мать Елизаве­ту Семеновну, сестру Юлию с дочерью да еще целый девичий цвет­ник — дочерей брата Михаила: Ольгу, Елену, Наталью с их братом Иваном в придачу. Эта четверка не смогла ужиться с мачехой — ску­пой и нелюбимой Натальей Николаевной, на которой отец всего это­го выводка женился после смерти ее и М.Н. Краевской сестры — своей первой жены Людмилы.

Помимо исключительной доброты хмуроватого с виду дяди Сани (так его звали не только племянницы с племянником, но в подража­ние им уже их собственные дети, пока он с напускной строгостью не «повелел» нам впредь именовать его дедушкой) это гостеприимство имело тогда и весьма существенный резон: повсеместно шло так на­зываемое «уплотнение» квартир, вселяли совершенно чужих людей, и куда лучше, чтобы вокруг были только свои!

Теперь Серебряный переулок перерублен Новым Арбатом, и это довершило все безрадостные перемены, которые происходили с ним на моих глазах.

Некогда там главней всего, как любили говорить дети, была боль­шая или тогда казавшаяся мне такой церковь. Рядом с ней зеленел не­большой сад, а чуть подале стояли вполне сельского вида домики с палисадниками. Здесь жили и местный причт и простые «обывате­ли», например, егерь Лука, «воспитатель» всех собак, принадлежав­ших дяде Сане и Колюше, как мы все звали его сына, заядлым охот­никам (бывало, выхожу ребенком на кухню и вижу зайцев или дру­гие трофеи).

Потом церковь закрыли, а в начале тридцатых и вовсе сломали, надолго обезобразив переулок грудой развалин, в которых помнятся вороха грязных обрывков «печатного слова» (видимо, закрытая цер­ковь успела побывать и складом, как тогда, да и позже водилось).

Исчезли и почти все окружающие домики, а немногие уцелевшие лишились не только, как полагаю, многих прежних обитателей, но и своего зеленого обрамления и стали походить на бараки. На месте образовавшегося пустыря впоследствии построили школу, землю вокруг залили асфальтом.

Старый город вообще тонул, как Китеж. Вряд ли Храм Хрис­та Спасителя был особо ценным архитектурным сооружением, но вокруг него раскинулось большое, весело зеленевшее пространство (сказать «сквер» мне кажется мало и неточно), которое смутно и не­жно помню, как и густые бульвары Садового кольца. Все оно после взрыва храма исчезло и превратилось в «строительную площадку» для сооружения гигантского Дворца Советов. Будь он воздвигнут, то полностью подавил бы собою всю окрестность, где многое, скорей всего, подверглось бы очередному беспощадному сносу. Но «вели­кая стройка» явно затягивалась, огромный котлован пустовал, сталь­ные опоры будущего фундамента уныло ржавели посередь разрас­тавшихся водных хлябей. Унылое было зрелище!

Прохожий, торопящийся ныне по Новому Арбату или проезжа­ющий по Арбатской площади в троллейбусе, не подозревает, что за считанные минуты пересекает место, где некогда был тихий, слег­ка изогнутый переулочек (мне, шедшему за руку с бабушкой, пред­ставлявшийся достаточно длинным) с белой церквушкой, окружен­ной типичной белокаменной оградой.

Другая же церковь, теперь как-то сиротливо ютящая между Но­вым Арбатом и Поварской (долго называвшейся улицей Воровско­го), в те времена со своим окружением, похожим на бывшее и в на­шем Серебряном, напоминала знаменитый «Московский дворик» Поленова. И вспоминая это место, я вдруг ощущаю кисловатый вкус росших здесь зеленоватых слив.

Перерублен переулок, перестроен большой дом напротив церкви, в котором прошло детство, и считанные люди остаются в живых из тех, что населяли тогда нашу псевдокоммунальную квартиру.