Что было, что будет - [25]

Понемногу, однако, дело у Ляпина пошло на лад, азарт и вдохновение Ивлева передались ему. Он тянулся за Ивлевым, напрягаясь и физически, и душевно, стремясь попасть в ритм его движений, слиться с ходом его врачебного мышления, и в конце концов ему это удалось. И вот тогда он и испытал еще, пожалуй, с такой силой не испытанное им раньше наслаждение от операции. Он понимал, что это было вызвано Ивлевым, его душевным напором и вдохновением, его виртуозным мастерством, и был ему благодарен. Видя, что операция близится к концу, он почувствовал сожаление. Такое было совсем уж необычно для него, всегда ведь хотелось сбросить груз работы как можно скорее. А сейчас — нет, сейчас он был бы рад длить работу, наслаждаясь ее точностью, слаженностью и самозабвением…

После операции, закончившейся вполне успешно, Ляпин пригласил Ивлева в кабинет. Он испытывал сейчас к нему странные, противоречивые чувства. Была тут и благодарность за удовольствие, которое он получил, была и зависть, было и раздражение, и даже тревога. Ординатор, да еще совсем молодой, не должен оперировать лучше заведующего, это всегда осложнениями и неприятностями грозит — и авторитет трудно поддерживать, и конкурента рядом чувствуешь. Хотя о конкуренции пока еще рано говорить, успокоил себя Ляпин. Как бы хирург ни работал, но если стаж у него трехлетний всего — все равно он еще мальчишка. Во всяком случае, в глазах администрации, начальства…

Ивлев разлегся в кресле, выставив ноги на самую середину кабинета, и потянулся до хруста в суставах. Такая вольность в присутствии заведующего, да еще в его кабинете, была ему несвойственна и вообще, по мнению Ляпина, недопустима. Однако сейчас он воспринял это как должное, понимая, что после такой отличной, такой тяжелой и успешной работы Ивлев мог себе подобное позволить. Ненадолго, конечно, на несколько минут. И действительно, тот, как бы уловив его мысль, скоро сел в обычную позу и попросил разрешения закурить.

— Пожалуйста! — кивнул Ляпин. — Может, рюмку коньяку? Тем более что рабочий день давно закончен.

В предупредительности, с которой он это сказал, прозвучало то уважение к Ивлеву, которое он и хотел бы, но не мог сейчас скрыть.

— Не откажусь, — улыбнулся Ивлев.

Коньяк постоянно был у Ляпина в запасе — дары благодарных пациентов. Когда-то он отказывался от таких подношений, а потом махнул рукой. Преподнести прооперировавшему тебя хирургу бутылку коньяку — вещь вполне невинная, считал он. Не взятка же это, в конце концов! Коньяк для мужчины — все равно, что для женщины цветы. Так уж принято. У Ляпина дома целая коллекция из подобных даров составилась, удобно в общем-то.

К спиртному Ляпин был равнодушен и лишь изредка на службе позволял себе пропустить рюмочку. После тяжелой операции обычно, перед уходом домой, вот как теперь. Хорошо действует — успокаивает, расслабляет, душу мягчит.

Выпив, Ляпин и Ивлев помолчали, похрустели разрезанным пополам, на двоих, яблоком. В приоткрытое окно задувал приятный прохладный ветерок и доносился птичий щебет.

— Хорошо работаете, коллега, — сказал Ляпин. — Молодцом! Я в последнее время как-то не видел вас в деле и был приятно удивлен.

— Да уж… — пробормотал Ивлев, закуривая и склоняясь к горящей спичке. — Ковыряемся помаленьку.

— Ну, ну, не скромничайте. Все есть — и техника, и глаз, и руки. Кстати, о научной работе не подумываете? Одну-другую статью написать в журнал, а там, глядишь, и за диссертацию взяться. По-моему, пора.

— Нет, — отрицательно повел головой Ивлев. — Меня к этому не влечет и не влекло никогда.

— Влечет — не влечет… Это, знаете ли, не серьезный подход. Надо!

— Зачем?

— Не прикидывайтесь простачком. Такое уж время. Сейчас все мало-мальски способные люди к науке тянутся. Посмотрите, сколько кандидатов в общей медицинской сети работают. Даже ординаторами.

— Мне это не интересно. Я практическую работу люблю. Оперировать, с больными разбираться.

— Что ж, вам виднее. А с жильем у вас как? Еще не получили?

— Нет, и вряд ли скоро получим, сороковая очередь. Комнату снимаем в Масловке.

— Ох, ездить-то далеко! У вас ведь, кажется, ребенок маленький?

— Сын двух лет, — сказал Ивлев с гордостью.

— Тяжело, наверное?

— Да нет, ничего, — Ивлев улыбнулся. — Нормально, в общем. Конечно, жене достается, а я что ж, я только ночую дома.

Ивлев говорил так невозмутимо, словно бытовые неурядицы мало его трогали. Ляпин, вспомнив, как он сам мучился в подобном положении, как все силы прилагал, все возможности использовал, чтобы поскорей получить квартиру, даже почувствовал себя задетым спокойствием Ивлева.

— Ну и что же вы предпринимать намерены? — спросил он.

— Ждать, — развел руками Ивлев. — Что ж еще?

— Надо же похлопотать как-то… — едва ли не с раздражением пробормотал Ляпин. — Мы ведь, знаете, всяких людей оперируем. Некоторые очень многое могут.

— Я этого не умею, — сказал Ивлев просто. — И не люблю.

— Любить-то тут, конечно, нечего, но нужда, к сожалению, заставляет.

— Пока все терпимо, а там видно будет. Глядишь, не так уж и долго придется ждать.

Ляпин привык к тому, что, говоря о своих личных, житейских проблемах, люди оживляются, волноваться начинают, и поэтому равнодушный тон Ивлева его удивил. Что дает ему такое спокойствие? Наверное, работа, любовь к ней. Она для него и защита от всех житейских дрязг и неполадок, и утешение, и точка опоры. Она делает его уравновешенным и добродушным, она позволяет ему хорошо спать по ночам, просыпаться бодрым и радостным, выносить тяготу и напряжение дня. Подумав так, Ляпин ощутил настолько острую к Ивлеву зависть, что у него даже что-то защемило в груди. Он тут же попытался погасить это неприятное чувство. Кому он завидует, господи? Ладно, Смольникову есть основания позавидовать, но этому-то мальчишке?