Так и не довелось им поглядеть, какие веселые номера показывали венгерские циркачи.
Люда училась тогда в четвертом классе. Поначалу казалось: не пережить такое. Пережили. Может странным показаться, но в этом им помогали новые тревоги и беды. Сильно болела престарелая мать Татьяны Ивановны, чуть не каждый день — «скорая», врачи, уколы. А потом — несчастье с Людой. В седьмом классе, в первый же школьный день, ей повредили глаз. Месяц в больнице, месяц ожиданий и страха. И эта беда отступила, врачи наконец выписали ее домой, разрешили ходить в школу.
Три года не давала о себе знать болезнь. Успокоились, стали забывать — и на тебе — опять вспышка. Почти всю весну Люда пролежала в московской глазной клинике.
И еще пробежали три года. Выросла Люда, исчезла в ней угловатость подростка. Иной раз смотрит Татьяна Ивановна на дочь, и любуется, и радуется. Совсем взрослая стала, самостоятельная, уже зарабатывает. Наверное, и свое гнездо скоро начнет вить… И к радости примешивается тревога: кого встретит и полюбит? Найдет ли счастье?..
Снова прислушалась Татьяна Ивановна — в ванной тихо. «Одевается? Когда же к себе прошла? Я и не слышала. Может, обиделась? А я-то в самом деле хороша! «В стоимостном выражении…» Татьяна Ивановна отрезала от лимона широкое колесико и положила в стакан дочери. Себе отрезать не стала. Обойдется — лимон с базара, кусучий.
— Доча! — открыв дверь в комнату, позвала она.
Люда, в сиреневой кофточке, сидела перед зеркалом и, глядя на себя сбоку, расчесывала длинные светлые волосы. Цветом волос удалась в отца. В детстве часто говорили: «Папина дочка, не спутаешь».
— Людочка, чай тебе приготовила. — И, боясь, что дочь может высказать свою обиду, Татьяна Ивановна добавила виновато: — Не сердись. Ну что с меня возьмешь — старая глупая языкатая баба.
Зеркало показало: в уголках сомкнутых губ дочери обозначилась улыбка. Но сразу перейти на обычный тон Люда была еще не в силах.
— Пожалуй, все же напрасно я пригласила Виталия.
— Да почему же, как раз очень хорошо.
— Недавно болгарскую кинокомедию видела — «Любовь с препятствиями». Студенты. Расписались. А родителям — ни слова. Потом смешные ситуации возникли…
— Так разве хорошо это, по-людски?
— Зато современно.
— Не пойму: ты всерьез так думаешь?
Люда увидела в зеркало — мать совсем запечалилась и, правда, выглядела уже далеко не молодой. Не выдержала, порывисто обернулась.
— Не думаю так. Не думаю, не думаю. Значит, чай приготовила? Идем! Хочу чаю! — Обняв мать за плечи, она ввела ее в кухню, глянув в стакан, нахмурила брови. — Это, дорогая мама, не пройдет! — Выкинула из ее стакана вымоченную дольку лимона, отрезала свежую, налила чаю. — Только давай договоримся: ты мне все-все окажешь, честно, как на исповеди.
— Да о чем ты?
— О Виталии. Что подумаешь о нем, то и скажешь. Без утайки.
— А если не то скажу? Опять будешь обижаться.
— Не бойся. Я тебе верю. Ты у меня… ого! Да-да! И очень прошу: никогда больше не говори, что ты старая, глупая да еще какая-то баба. Никогда! Ты у меня — самая-самая! Поняла? И надень, пожалуйста, новым костюм. Я люблю, когда ты нарядная и хорошо выглядишь.
Татьяна Ивановна благодарно и сконфуженно улыбнулись.
— А в котором часу придет Виталий?
— В семь.
— Хорошо. Полы успею вымыть, — сказала Татьяна Ивановна.
— Никаких полов, мамочка! — Люда погрозила пальцем и осмотрелась. — И вообще, у нас вполне чисто.
— Ну хотя бы…
— Никаких «хотя»! Разрешаю сходить в парикмахерскую. Маникюр сделай. А если не будет очереди и уложишь волосы, совсем хорошо.
3. Сказка о золотом листе
В школе, особенно в старших классах, Вадим всегда помнил о том, что в Аптекарском переулке, в доме номер восемь, живет Люда Бедова. В четырехэтажном сиреневом доме с облупившейся краской, с маленькими, почему-то меньше, чем в других домах, балконами и скопищем разномастных телеантенн на крыше. Дом этот был, наверное, одним из первых, построенных после войны. И еще он знал, что живет Люда на последнем верхнем этаже, с матерью и бабушкой. В самой квартире Вадим никогда не был. А вот по соседству, в доме десять, бывал не раз — у Сережки Крутикова. С Сережкой, в общем-то, они не дружили. Их не тянуло друг к другу. Сережка, живой, непоседливый, болтун, насмешник, танцор, был полной противоположностью Вадиму — основательному, малоразговорчивому и упрямому в достижении цели. Если уж Видим что-то задумывал, решал про себя — не отступал. «Этот Джомолунгму покорит!» — с уважением говорил о нем отец, любитель телевизионных передач «Клуба путешественников» и особо ценивший передачи об альпинистах, штурмующих знаменитые «тысячники». Сам отец из-за хромоты мог лишь мечтать о романтических и опасных восхождениях на заоблачные вершины.
К Сережке Вадим приходил ради Люды. Сережкина пятиэтажка и сиреневый дом Люды имели общий двор. Обычный городской двор, в меру зеленый, с песочным ящиком, который посещали главным образом представители кошачьего племени. Ребятишки для своих игр предпочитали полосу асфальта, тянувшуюся вдоль газонов. Пожалуй, наиболее привлекательным местом была беседка в центре двора. Под крышей из белой жести, затененная кустами акации, беседка словно приглашала зайти в нее. И Сережка, бывало, говорил:
