Чтица Слов - [14]

— А тебя за что посадили? — Вместо слов вырвался сип.

Женщина села, поджав к груди колени.

— Да покупателя в лавке обсчитала, а он, скотина такая, к страже побежал жаловаться. Ну, недельку тут на воде потомлюсь и отпустят.

Не то что Таю.

Повешение.

За кольцо.

А она ведь поверила белобрысому. Честью он клялся, ну-ну. Медянки ломаной его честь не стоит. Сотворил с Таей нечто жуткое, от чего конечности перестали её слушаться, и преспокойно вручил страже. Небось ещё упивался своей победой. Ну, сглупила, денег потребовала (Тая и сама понимала, что зря соврала про скупщиков, но такова воровская душа — во всём следует искать хоть малейшую выгоду), но неужели она заслужила смерти?

Крыс Затопленного города частенько вздергивали на виселицах, причем обычно — свои же. Кейбл не терпел предательства, потому если до него доходили слухи, что его крыса вела нечестную игру, он убивал её. Тая помнила тех, кто содрогался в последних судорогах. Лица их синели, губы бледнели. Глаза наливались кровью; чудилось, что вот-вот они выпадут из глазниц.

Она представила, как вываливается из её рта язык, как течет слюна. И как её сжигают в общем костре, чтобы от Таи не осталось и следа.

Допрыгалась.

Почему же так страшно? Ведь догадывалась же, что может закончить на виселице.

Но перед глазами потемнело от ужаса, и голоса смазались.

— Ты не горюй. — Рука женщины коснулась плеча. — Будет не больно. Наверное.

Но Тая знала — будет очень больно.

— Главное, — добавила женщина, — если будут о подельниках спрашивать, не геройствуй, всех выдавай. А то изувечат ещё. А оно тебе надо?

— Не надо. — Тая зажмурилась.

Зубы её стучали. В животе ворочался страх.

Из зарешеченного оконца исчез солнечный свет, и камера погрузилась в тягучий мрак. Заключенные не спали: переругивались и даже дрались, хохотали как полоумные, рыдали и молились всем известным богам.

Принесли ведро воды и буханку хлеба — одну на всех. К ней потянулся какой-то тощий парень, но ему помешал удар колена в лицо. Парень выл, зажимая сломанный нос, а буханку разделили между собой те, что держали здесь власть.

Из ведра пили по очереди, ровно по пять секунд каждый. Остатки также забрали. Какой-то рынди долго лупил голосящего парня по голове сапогами, и вскоре тот перестал двигаться. Раскинул руки, словно безмятежно дрых.

Его тело пролежало в камере до рассвета.

Тая обещала себе не спать в последние часы жизни, но глаза слипались, и тогда перед ней вырастала мать. Иссохшая, тощая, с проплешинами в волосах. Такой её запомнила Тая. Из глаз матери катились крупные градины слез, хрустальных что бриллианты на злополучном кольце.

Тогда Тая просыпалась, нащупывала пальцами на шее тонкую цепочку из серебра. Перебирала ту меж пальцев.

К утру она так измучилась, что была готова сама взойти на плаху, только бы прервать ожидание неминуемого.

Тело унесли, и на память о нетерпеливом парне осталась кровавая лужа. Прямо на неё бросили новую буханку хлеба.

В животе заурчало так пронзительно, что Тая бы застыдилась — не урчи точно так же во всех здешних животах.

Она вновь задремала, а очнулась, когда в двери со скрипом провернулся ключ.

— Ты, — сказал стражник, обращаясь к кому-то. — На выход.

Тая разлепила глаза, поискала «счастливчика». И с ужасом обнаружила, что взгляды большинства присутствующих обращены к ней.

— Я? — Она указала на себя и под рявканье стражника поднялась. Ноги ходили ходуном, и каждый шаг давался с трудом.

Стражник вел её по длинным коридорам, что кончались очередными поворотами то влево, то вправо. Отворял замки. За спиной захлопывались двери, точно отсекая Таю от внешнего мира.

Будут ли её пытать?

Она никого не сдаст. Никогда.

Она — крыса Затопленного города, а крысы своих не предают.

Пусть страшно до одури, но она сильная.

Ржавые двери сменились иными, отполированными, и грязь исчезла с пола, а появился ковер, истертый и нечищеный, но ковер. А на стенах — картины. Цветы в вазах или фрукты, что продавались на лотках у торговцев с базара верхнего города. Сочные и спелые, но дорогущие. Тае изредка доводилось стащить подгнивших яблок — и ничего слаще она не ела. На других картинах не фрукты, а деревья или даже вода, бескрайняя, неспокойная. Неужели море? Тая всматривалась в нарисованную водную гладь, чтобы запомнить её напоследок.

Вдруг стражник остановился, и Тая чуть не врезалась в него. Постучался в дверь, и оттуда донеслось:

— Да?

— Воровку привел, — отрапортовал стражник.

Дверь отворилась. Мужчина, что стоял за ней, был молод, но некрасив. Типичный следователь управления — все они одеты в серое (даже шейный платок у него был с серым узором), и вид у них всегда унылый, и думают они одинаково скучно. Но от этого воняло чем-то терпким, от чего Тая расчихалась. Мужчина с омерзением сделал шажок назад, заслонил рот рукавом рубашки.

— Она? — уточнил у стражника. — Уверен?

— Вчера приводили её одну. — Тот весь поджался, несмотря на немалые габариты.

— Ну, что ж. Радуйся, воровка, выкупили твою жизнь.

Тая не сразу поняла, что разговаривают с ней.

— Мою?.. — она осеклась. — Кто?

Неужто Кейбл? Но как он узнал?

Как она ему благодарна!

Сердце забилось птахой. По ребрам. По груди.