Чтение с листа - [8]

У Веты захватило дух… Это была не просто красота, храм окружал только ей видимый ореол, нимб, ей захотелось встать на колени и сказать что-то очень важное, может быть, вообще самое главное в жизни. Она попыталась объяснить это Мите, когда всех торопливо загнали обратно в автобус («Запомните, шедевр архитектуры, торжество пропорций, а внутрь не пускают, потому что ничего не сохранилось»), но тот был озабочен термосом с чаем.

Дома расспросила родителей. Нет, ни у мамы, ни у отца в семье религиозных традиций не было.

– Хотя моя бабушка, прабабка твоя, Наталья Егоровна Тихая в церковь захаживала, икона висела, она и сейчас где-то на антресолях, – сказала мама.

Икону эту Вета нашла: Богородица с младенцем на потемневшей доске – и унесла в свою комнату. Она знала, что для икон есть какой-то красный угол, но повесила просто на стену, как картину. Говорила всем – фамильная, память о прабабушке, и жалела, что утратилась их родовая фамилия – Тихая, мамина девичья, сама она, как и мама, звалась по папе – Яснова, тоже вообще-то красиво.

Раздражение никогда не идет на пользу. Волосы не желали укладываться, время бежало, Надюша вспомнила про невыученную латынь, и настроение вконец испортилось. Она спустилась вниз, удивившись, что Вета оживленно болтает с деревенщиной Любой, пожаловалась на адскую головную боль, сказала, что останется дома, и тупо провалялась весь день, то включая, то выключая телевизор. К вечеру она поняла, что на самом деле остро завидует «правильной» подруге Ветке.

А в церковь «по делу» Вета впервые попала как раз из-за Тони. Приходит однажды – та плачет, и рука у нее загипсованная на перевязи.

– Тетя Тоня, как угораздило?

– По грехам моим, видно, деточка. Наказал Господь, прямо в храме оступилась, плитка в полу выпала. Молилась перед иконой Спаса Нерукотворного, а сзади старушка подошла свечку поставить, так я, чтоб дать ей дорогу, шагнула в сторону, да и споткнулась. Главное: первый день Великого поста был, самый покаянный, а у меня рука правая сломана – даже не перекреститься. Точно – Божья кара.

– Да ладно вам, тетя Тоня, убиваться, случайно так вышло. Главное, чтобы срослась кость правильно, – стала утешать Вета.

– Случайного, девочка, в нашей жизни ничего нет. Бог всевидящий, у него даже волосы на твоей голове сочтены, – возразила Тоня.

– Может, помочь вам чем-то?

– Сходи в храм, подай записочку за мое здравие.

– А как, я не знаю.

– Так я научу.

Войти в церковь не экскурсанткой оказалось страшно. Было пусто и гулко, каждый шаг отдавался в висках. «Свечной ящик» нашелся прямо при входе. Вета подала записку.

– Простая или заказная? – спросила ее странно молодая и бледно-восковая женщина в темном платочке.

– Давайте как лучше, – глупо ответила Вета, удивившись, не все ли равно Богу, если он и вправду всевидящ.

Она купила свечку и, как велела тетя Тоня, поставила ее целителю Пантелеймону, краснея, спросив у восковой женщины, где эта икона. Постояла, глядя на горящую свечку, пытаясь представить себе, что вот она придет к Тоне, а у нее уже гипса нет, и рука в порядке. Но тут же устыдилась собственной веры в такое простое, прямолинейное чудо.

Рука срослась в обещанный врачами срок, а Вета много лет не переступала порога храма.

Репетиция свадьбы 1974

Сначала она остолбенела. В прямом смысле слова. Превратилась в каменный, нет, бетонный столб. И не от того, что Надюша говорила – смысл не сразу дошел, а потому что та заливалась слезами и все повторяла: «Ты никогда меня не простишь, я сука, сука последняя!», и даже порывалась встать перед Ветой на колени.

Как ни старался, не мог не сравнивать. У Надюши длинное белое платье – кружевное, по-старинному, как-то по-бальному открытое, цветы в незнакомой пышной прическе, непривычное соотношение в росте из-за высоких каблуков, а главное – взгляд, которому он никак не мог найти определения, – не то растерянный, не то торжествующий. От кукол и мишек на машину он сумел отбояриться, а вот черный костюм жениху и ленты для свидетелей обсуждению не подлежали. Его дружок был в темно-сером костюме, надеванном всего один раз на школьный выпускной, и лента с несуразно огромной от плеча до пупка надписью «Свидетель», скорее, оживляла его нелепо официальный вид. А Вета с буднично собранными в хвост волосами выглядела не лучшим образом. Ей страшно не шел вынужденно-поросячий цвет платья, подбиравшийся под красную с золотом широкую ленту, некрасиво перерезавшую фигуру по диагонали.

На самом деле Вета ничего не испытала, кроме облегчения. Уже полгода она не могла понять, что творится с Надюшей, а про Митю думать забыла. У нее была новая компания – однокурсница познакомила. Там пели под гитару «Милая моя, солнышко лесное…», «Лыжи у печки стоят…», топтались в медленном танце, пили кислое вино и целовались на лестничной клетке. И Миша, будущий муж, уже приглядывался к ней и просил распускать волосы, чтобы падали на плечи. Так легко быть благородной…

В ЗАГСе их разлучили. Надюшу отправили в комнату невест, а он со свидетелями должен был заполнять какие-то бумаги. Взглянув на Вету, Митя не ко времени вспомнил ее тогда, у храма Покрова на Нерли. Почему у них ничего не вышло? И сам себе ответил. С ней было неловко, стесненно. А с Надюшей, с той первой встречи в Историческом музее, началась необязательная, легкая болтовня, возникла идея сходить в Новодевичий монастырь. И как-то само собой получилось, что Вета оказалась третьей лишней. Надюша переживала, казнила себя за предательство лучшей подруги, не знала, как ей открыться, а у него никаких угрызений совести не было. «Пойми, нас ничего, ничего не связывало», – убеждал он Надюшу.