Чо-Ойю - Милость богов - [12]

Незабываемые храмы столицы с великолепными деревянными скульптурами и золотыми крышами уступали свое место скромным сельским строениям. По утрам высокие облака соревновались с далекими снежными вершинами, видными иногда только пару минут, и мы забывали произведения искусства, созданные руками человека. Позже облака сгущались, спускался туман, и нас окружали будни действительности, а не видение далеких снов.

Среди наших носильщиков находился один бородатый старик, год назад сопровождавший меня в течение двух недель до Манангбота. Когда мы снова встретились, по его морщинистому лицу на мгновение скользнула улыбка признания, но вот он уже снова смотрел вокруг себя скучающим взором и оценивал груз, который раскладывали перед ним шерпы. Я хотел подойти к нему и сказать пару слов о прошлогоднем переходе, но его неприветливая поза остановила меня и вынудила тоже смотреть на ноши. Эта встреча с человеком, с которым меня связало короткое насыщенное переживаниями время, взволновала меня. У меня создалось впечатление, что он не отважился вдаваться в личные воспоминания перед посторонними.

Возможно, это неправильно, и старику просто казалось вместе проведенное время менее важным, чем опасность получить тяжелую или жесткую ребристую ношу.

Мы планировали, что нашими драгоценными и тяжелыми консервами начнем пользоваться только выше снежной линии, а пока питались местными продуктами. Из гостиницы в Катманду мы прихватили дюжину буханок хлеба, которые сначала зачерствели, а потом заплесневели и этими качествами они значительно облегчили нам переход на принятые в этой стране плоские хлебцы, так называемые чапатти. Утром мы чаще всего пили кофе фирмы «Нестле» и открывали по одной банке масла и джема. Мы не могли подтвердить, что строго воздерживались от походных продуктов, но все же большинство консервов мы доставили в базовый лагерь.

Мы жили хорошо и в довольстве, имели кур, яйца, рис, картошку и лук. Анг Ньима оказался хорошим поваром.

Пазанг купил барана, которого мы должны были довести с собой до Намче-Базара, где бараны, по его словам, очень редки и дороги.

Удивительно и грустно, как Сола-Кхумбу, родина шерпов, куда мы должны были прийти через две недели, отличается от того Сола-Кхумбу, который в прошлом году расхваливал нам Пазанг.

Тогда, по его словам, в Сола-Кхумбу было столько баранов, что шерпы радовались, если могли их продать за несколько серебряных монет. Молока и масла в каждом доме стояло сколько угодно. Изобилие картофеля стало настоящим народным бедствием, и все были благодарны тому гостю, который помогал его истреблять. Во время путешествия по Западному Непалу меня нередко злили слова Пазанга о бедности этой части страны. Чтобы купить козу, надо было долго упрашивать продать ее и торговаться; молоко и яйца были дорогими редкостями, и иногда нам приходилось голодать по-настоящему. Часто я с раздражением думал о несправедливости судьбы, направившей меня в эту страну засухи, в то время как в нескольких сотнях километров восточнее есть районы с изобилием продуктов.

Приобретенный Пазангом баран – самый дорогой, когда-либо купленный в Гималаях, – заставил меня относиться с недоверием к рассказам Пазанга о сказочном богатстве Сола-Кхумбу. Баран был худой, год назад мы съели бы его в два приема, а теперь на пути к Сола-Кхумбу мы должны были гнать его с собой в течение двух недель? Я не вправе был высказывать свое неудовольствие, ибо Пазанг не только великий альпинист, но и большой патриот. И это простительно, так как другие патриоты были причиной более значительных бед, чем кулинарные разочарования.

Несколько дней баран был в центре нашего внимания. Мы гладили его и собирали самые вкусные травы, которые, как нам казалось, должны ему нравиться. Шерпы рвались вести его на веревке, а при опасных переправах клали себе на спину, как усталую, подверженную головокружениям бабушку. Иногда мы ему даже завидовали.

Однажды баран поставил Гельмута в неловкое положение. Мы расположились лагерем на широком поле, и каждый из нас имел отдельную палатку. Палатка Гельмута на всякий случай была поставлена в некотором отдалении, так как он имел привычку вести во сне весьма оживленные и громкие беседы. Изолировав палатку Гельмута, мы могли провести спокойную ночь. Барана привязали к колу. Ночью вдруг все заволновались. Шерпы, которые, как правило, хорошо спят, панически забегали и закричали. Я вылез из палатки, Сепп тоже. Замешательство было большое. Оказывается баран исчез. В поисках животного принимали участие все. Только Гельмута нигде не было видно.

Шерпы, надеясь, что он еще не находится в чужом хлеву, разбежались в поисках барана по всем направлениям, по полю и дороге. Я прошел мимо палатки Гельмута. Он вышел из нее и выглядел весьма смущенным и виноватым. Когда он из моих слов узнал, что баран исчез и что тревога связана с этим происшествием, он успокоился и его лицо засияло от счастья. Он думал, что причиной волнения послужили его дебаты во сне.

В конце концов баран был найден: он просто совершал вечернюю прогулку. Несмотря на все заботы, баран все же не дошел до Намче-Базара. Он, видимо, имел меньше сил и иммунитета, чем мы, чужестранцы, и заболел дизентерией. В один из дождливых дней, когда носильщики не хотели идти дальше, его зарезали, и он вытеснил в этот день кур из нашего меню.