Чмоки - [3]

Я тогда учился в художественном училище в Челси и однажды на дискотеке повстречал Лиз. Это было в «Табу» на Лестер-сквер.[5] Лиз было девятнадцать, и волосы ее были выкрашены в серебряный цвет. В те времена у нее был, говоря родительским языком, переходный возраст: она сбегала в Лондон из дорогого пригородного спальника, курила шмаль в туалете электрички и, несмотря на тряску, смело подводила глаза карандашиком. Потом она переехала в Лондон и на троих с подружками сняла квартирку на улице Бофорт. Тогда-то я и завоевал ее сердце в упорной борьбе с двумя конкурентами. Один из них, между прочим, был мрачный гитарист из какой-то второсортной команды, игравшей новый романтический рок. Хотя, по-моему, первосортные группы никогда его и не играли. В то лето мы с Лиз полюбили друг друга, и примерно тогда же она стала работать моделью. Потом я вдруг сделал ей предложение и вместо скромного похода в соответствующее учреждение поимел, стараниями ее мамаши, свадьбу «как у людей». Мы повенчались в их приходской церкви в Гемпшире и получили в подарок семь органайзеров черной матовой кожи.

Но сейчас мне казалось, что это было сто лет назад. Оператор сообщил мне, что телефон Алана по-прежнему неисправен, и я пошел спать, а верней, заново проигрывать весь сегодняшний вечер в поисках разгадки.

Love is…

Алан пригласил нас с Лиз в ресторан, причем мы договорились, что сначала зайдем к нему чего-нибудь выпить. Я был рад, что Лиз тоже идет: значит, не придется весь вечер обсуждать с Аланом проблемы компании. В кои-то веки у меня было хорошее настроение, и портить его мне совершенно не хотелось.

Последнюю неделю Алан все добивался, чтобы я поддержал его план. План состоял в том, чтобы уволить моего партнера Тони Молда, того самого Тони, с которым мы основали наше дизайнерское дело в середине восьмидесятых. Мы с Тони дружим еще с худучилища, и я не собирался подставлять его, особенно теперь, когда после десяти лет супружеской жизни он открыто объявил себя приверженцем однополой любви, и теперь ему светили совершенно заоблачные алименты.

Как только я перешагнул порог дома Алана возле Глостер-роуд, он сразу же поднял эту тему:

— Стив, я тебе откровенно скажу: три директорских оклада мы не потянем. Салли нас просто пошлет.

— Слушай, давай потом, а? — сказал я. — Мы вроде выпить собирались?

Алан пожал плечами и сделал мне водку с тоником. Салли Мур — наша спонсорша, это она предложила нам взять Алана управляющим директором. На другой день у нас с ней планировалось совещание совета директоров — по ее же инициативе. Собирались обсуждать дальнейшие инвестиции в нашу компанию.

— Просто Тони дизайнер, а дизайнер нам прямо сейчас не нужен, — продолжал Алан. — Мы сейчас в основном зарабатываем на импорте, а это твоя линия, ты ее сам развивал. И потом, если мы еще хотя бы год продержимся, он сможет вернуться.

— Слушай, серьезно: давай потом. Сейчас придет Лиз, я при ней не хочу. Мы с ним знаешь сколько лет дружим?

— Как скажешь, босс. Только поговорить-то все равно придется.

Босс — это прозвище. Как управляющий директор Алан имел право самостоятельно принимать серьезные деловые решения, чтобы не отвлекать нас с Тони от дизайна и маркетинга.

Алан пошел наверх переодеваться, а я тем временем огляделся. Обстановочка — прямо как из журнала. Холостяцкая гостиная с современной мебелью и аудио-видео в черных тонах; все предметы — последний писк. Диски расставлены в алфавитном порядке: от «Аэросмита» до Фрэнка Заппы. Два года уже, как он этот дом купил (переделан из конюшни, кстати), а тут все как с картинки. Книжки и журналы на столике стопочкой, ровно край в край со столешницей.

Алан сперва был пиарщиком, потом здорово заработал на импорте пива под маркой известного дизайнеpa, а позже сумел этот бизнес выгодно продать. Потом умно сыграл на рынке недвижимости и стал рекламировать себя как корпоративного реаниматора.

Я подливал себе водки в «кухонной зоне», когда он сбежал по лестнице одетый в черные джинсы, байкерские сапоги и джинсовую рубашку навыпуск, весь из себя бодрый и свежий. У меня-то фигура самая типовая: модель 64-го года с мягким, вместительным пузом без всяких там наворотов. Поэтому рядом с Аланом я сразу почувствовал себя жирным и грязным и попросился в ванную помыть руки.

— Наверх, вторая дверь налево.

Сияющая белая ванная была втиснута между спальней и небольшим кабинетом. Я пробыл там какое-то время, надеясь, что скоро подойдет Лиз и избавит меня от Алановых подъездов насчет Тони. От нечего делать я заглянул в навесной шкафчик и обнаружил там маникюрные ножницы, ватные палочки и запаски для бритвы. Все это добро было рядком выложено на полотенце, как инструменты в анатомическом театре. Тут же были многочисленные мужские парфюмы и шампунь от трихологической клиники, в которой я сам побывал два года назад, когда обнаружил у себя первые признаки выпадения волос. Только Алану-то зачем? У него их, слава богу, девать некуда: рыжая шевелюра до плеч. Когда я домыл руки, мыло изрядно посерело, и я счел своим долгом сполоснуть его, а уж потом положил обратно в мыльницу. Внизу раздался стук в дверь, и я спустился вниз.