Чм66 или миллион лет после затмения солнца - [6]

Отец с матушкой перепугались. Шпана могла изловить Ситку где-нибудь на улице. Дождавшись утра, папа вызвал милицию. Матушка уговаривала мильтона, чтобы тот каким-то ему известным образом дал знать шпанюкам, что сын их больной и они, его родители, просят пострадавшего простить их.

Милиционеру не понравилось предложение родителей.

– Еще чего! Нашли у кого просить прощения. – Он опять развернулся к Ситке. – Не бойтесь, они не тронут вашего сына. Психов они и сами боятся. – И добавил. – А ты ведь сынок, не псих. Правда?

– Я больной. – Задумчиво ответил Ситка.

– Ты не больной. – Строго сказал милиционер. – Просто надо держать себя в руках.

Первый друг мой Эдька Дживаго. Среди ровесников он самый крепенький, самый ловкий. Несколько раз Эдька расквашивал мне сопатку. Долго не мог понять, почему не могу справиться с ним. Он одного роста со мной, а что до силы его, так ведь надо только уметь правильно драться. Раз за разом я цеплялся к нему и так же раз за разом одним единственным тычком, после которого перед глазами плыли серые картинки, Эдька повторял: "Не рыпайся. Хуже будет"

Родители легко отпускали меня ночевать у Эдьки. Его братья Андрей и Олежка занавешивали окно и мы смотрели диафильмы. Олежка крутил фильмоскоп, а Андрей читал слова. Изображение на стене отливало тусклым светом и мне чудилось, будто от неподвижной картинки исходит неясный шепот. Было до невозможного уютно и хорошо. Что-то пробивалось внутри и я не мог понять почему в мире, обособившемся до маленькой детской братьев Дживаго, мне изо всей силы желалось, чтобы все на свете продолжалось именно так и всегда.

Тетя Валя звала ужинать. Олежка включал свет, и Эдька подталкивая, вел меня на веранду. Тетя Валя хлопотала у круглого стола. Я стыдился, что мне ужасно нравилась еда тети Вали. Эдькина мама, верно, чувствовала это и подкладывала мне на тарелку котлету со словами: "Не стесняйся. Здесь все свои".

Эдькин отец – дядя Толя, командир экипажа ИЛ-18 – возвращался из рейсов два раза в неделю. Коренастый, с густыми бровями над глубоко посаженными глазами дядя Толя почти не отлучался из дворовой беседки. На виду всего двора он мастерил аквариумы. Дядя Толя сгибал латунные трубочки для фонтанчиков, обтачивал на верстаке цветные стеклышки для прожекторов, пропиливал в брусочках пемзы бойницы подводных замков. Мы смотрели и гадали про себя, каких же еще рыбок привезет он для нового аквариума из Москвы.

Оксана. Оксанка, как звали ее братья Дживаго, была младшей в семье. Тряхнув косичками, она склонялась над пианино. По двору летела "Цыганочка" и размягченный дядя Толя, не шелохнувшись, слушал игру дочери. Оксанку звали во двор подружки. Она, стукнув крышкой пианино, оборачивалась к отцу: " Пап, я потом доиграю". Дядя Толя улыбался одними глазами: "Ладно, беги…"

В одном с Дживаго с восточного крыльца доме жили братья Байсеновы

Совет и Жумахан. Совет – одногодок Джона, Жумахан наш с Эдькой ровесник.

Совет одинаково много пропадал как со старшими, так и с нами, младшими пацанами. По пятам за ним бродила молва как о храбрейшем медвежонке, про которого никто не мог сказать, что Советка наш струсил или отступил. По-бычьи наклонив голову вперед, он пер буром на врага.

Отец его, рабочий мясокомбината не скрывал от соседей сколь много ему хлопот причиняет Совет. Женька Клюев курил в беседке, когда в нее вошел старший Байсенов. Женька подавился дымом, раскашлялся и непотушенную папиросу убрал в карман бридж.

Отец Совета и Жумахана успокоил его:

– Кури, кури! Наш Совет тоже курит.

Совет не только курил с малолетства и прогуливал занятия в школе.

Он внимательно следил за международным положением. Зашел раз в беседку и потирая руки, сообщил: "По радио передали… Теперь за нас еще какая-то Пинляндия". Закурив, он пускал кольца и вслух прикидывал, как мы вместе уже и с Пинляндией будем давить Америку.

Жума улыбался. Радовался он не от того, что какая-то Пинляндия присоединилась к нам, а потому, что чрезвычайно доволен сим фактом старший брат Совет.

…По небу летели большие воздушные шары и уносили за собой картонные фестивальные ромашки. Фестиваль молодежи и студентов проходил в Москве, а мне казалось, что я сижу на трибуне Лужников и мимо меня проходят ликующие колонны иностранцев. "Если бы парни всей

Земли…" Ходили разговоры, что по окончании фестиваля негры и другие товарищи приедут в Алма-Ату, но покуда они не подъехали, я воображал себя гуляющим по вечерним улицам Москвы.

По небу летели три больших шара с ромашками. Когда же они к нам приедут? Я смотрел на шары и представлял, как мы будем встречать иностранцев. Тысячи солнц вспыхнут одновременно. Нет, не тысячи – мириады. Про мириады рассказывал Вовка Симаков. Мириады, говорил

Симаков, означают бесчисленное количество. И потому, сколько ни умножай сиксильоны на миллиарды все равно получится меньше мириад

Засвежело и шары в порывах налетевшего ветра скрылись за макушками тополей. В северо-западных предместьях Алма-Аты заполыхали зарницы и все мы, позабыв об улетевших шарах, побежали по горячему асфальту. "Дондик, дондик, не жалей…!" Грянул гром и, блаженно возликовав, мы укрылись в подъезде. Пузырьки лопались в лужах, в подъезде стало темно и мы, перепуганные до замирания сердца, вылетели из темноты укрытия навстречу громовым раскатам.