Читая «Лолиту» в Тегеране - [118]

В целом Саназ отреагировала спокойно и собранно. Она почти испытала облегчение. В глубине души она всегда понимала, что ничего у них не получится, по крайней мере, при таком раскладе. Но ей все равно было обидно: почему он отверг ее? Может, по сравнению с другими девушками – скажем, англичанками, которые не стеснялись и не боялись оставаться на ночь у мужчины – она выглядела провинциалкой? Сердечная боль универсальна, рассудила я. В Англии и Америке девушек тоже бросают возлюбленные. Мы же с вами читали «Как была брошена бабушка Уэзеролл»[93], помните? А «Розу для Эмили»[94]? Позже Саназ пошутила, что думает последовать примеру мисс Хэвишем и тем самым увековечить себя – та теперь стала ее любимой героиней. Вот только свадебное платье я так и не купила, задумчиво добавила она.

Не помню, как мы перешли от несчастий Саназ к обсуждению жизни в Исламской Республике, но в тот день наше обсуждение закончилось байками о режиме. Мы говорили о том, что у многих лидеров мусульманского духовенства и высокопоставленных чиновников были грин-карты; что правящие элиты страдали комплексом неполноценности, сжигали американский флаг и одновременно пресмыкались перед Западом, особенно перед американскими журналистами. А президентская дочка Фаэзе Рафсанджани носила голубые джинсы и кроссовки «Рибок», и из-под чадры у нее выглядывали осветленные пряди волос.

Обо всем этом я подробно рассказала своему волшебнику, нарисовав яркую душещипательную картину горя Саназ и несчастья Азин. Режим, драматично заключила я, так глубоко проник в наши умы и сердца, так крепко оплел своими щупальцами наши дома, шпионя за нами даже в наших собственных спальнях, что мы позволили ему сформировать свою личность, хоть нам этого совсем не хотелось. Разве можно, находясь под столь пристальным наблюдением, отделять личные проблемы от политических? И когда есть кого винить в своих проблемах, это так приятно; в этом одно из немногих преимуществ положения жертвы; как писал Беллоу в «Герцоге», «страдание – еще одна плохая привычка».

Волшебник поднял правую бровь и бросил на меня вопросительный ироничный взгляд.

– И все-таки объясните, – насмешливо произнес он, – красивую девушку бросил жених – причем тут Исламская Республика? Думаете, в других странах мужья не бьют жен, а девушек женихи не бросают? – я уперлась и чувствовала себя слишком беспомощной, чтобы отреагировать на это заявление без эмоций, хотя логика его рассуждений была мне ясна; но я все же промолчала.

– Поскольку режим не намерен оставлять вас в покое, планируете ли вы вступить с ним в сговор и позволить ему полностью контролировать вашу жизнь? – продолжал он; он принадлежал к людям, кто любил досконально обосновать свою точку зрения. – Вы, разумеется, правы, – сказал он через некоторое время. – Режиму удалось до такой степени проникнуть во все аспекты нашей жизни, что мы уже не воспринимаем своего существования отдельно от него. Режим настолько вездесущ и всевластен, что объявлять его причастным к нашим неудачам или успехам на личном фронте – не такое уж преувеличение. Позвольте напомнить вам вашего же любимчика мистера Беллоу. – Он подчеркнул слово «любимчик». – Помните его цитату – одну из многих, которыми вы нас осыпали за последние несколько недель: «сначала они вас убивают, потом вынуждают размышлять над их преступлениями».

– Вы меня слушаете? – вдруг спросил он и вопросительно взглянул на меня. – Вы, кажется, думаете о чем-то другом.

– Да, слушаю, – ответила я. – Просто задумалась.

– Ясно, – сказал он, вспомнив о своем британском воспитании.

– Нет, я правда слушала, – сказала я. – Вы кое-что для меня прояснили – в последнее время я много об этом размышляла. – Он не стал меня прерывать. – Я думала о жизни, свободе и поиске счастья, о том, что мои девочки несчастны. Им кажется, что они обречены быть несчастными.

– И что, по-вашему, нужно сделать, чтобы они поняли, что быть счастливыми – их право? – спросил он. – Уж точно для этого не нужно поощрять в них психологию жертв. Им надо научиться бороться за счастье.

Я продолжала пинать снег мыском ботинка, одновременно пытаясь шагать с ним в ногу. – Но пока мы это не поймем, пока будем сражаться за политические свободы, не понимая, что те зависят от личных свобод – пока не поймем, что вашей Саназ не нужно было ехать в Турцию, чтобы найти парня, который бы за ней поухаживал – мы эти права не заслуживаем.

Выслушав его лекцию, я не нашла, что возразить, и погрузилась в размышления. Некоторое время мы шагали в тишине. – Но разве вы не видите, что, пытаясь втолковать им это, я, возможно, причиняю этим девочкам больше вреда, чем пользы? – спросила я, пожалуй, чересчур драматично. – Находясь со мной и слушая рассказы о моей прошлой жизни, они выстраивают себе сияющую идеальную картину другого мира, Запада… Не знаю, мне кажется, я…

– Вам кажется, что вы помогаете им увязнуть в другой фантазии, – подсказал он, – противоположной фантазии Исламской Республики о том, какой должна быть жизнь этих девочек.

– Да, именно так! – взволнованно воскликнула я.

– Что ж, во-первых, вы в этом не виноваты. В этой фантазии не может выжить никто – нам приходится творить свой собственный рай, где можно укрыться. Во-вторых, – продолжал он, – в борьбе с этой фантазией вы не бессильны.