Читаем дома с мамой. Для детей 2-3 лет - [18]
А птицы были не простые. У каждой птицы по четыре крыла. В каждом крыле по семи перьев. Каждое перо тоже со своим именем. Одна половина пера белая, другая – чёрная. Махнёт птица раз – станет светлым-светло, махнёт другой – станет темным-темно.
Что это за птицы вылетели из рукава старика-годовика? Какие это четыре крыла у каждой птицы? Какие семь перьев в каждом крыле? Что это значит, что у каждого пера одна половина белая, а другая – чёрная?
Привередница
Жили-были муж да жена. Детей у них было всего двое – дочка Малашечка да сынок Ивашечка. Малашечке было годков десяток или поболе, а Ивашечке всего пошёл третий.
Отец и мать в детях души не чаяли и так уж избаловали! Коли дочери, что наказать надо, то они не приказывают, а просят. А потом ублажать начнут:
– Мы-де тебе и того дадим и другого добудем!
А уж как Малашечка испривереднилась, так такой другой не то, что на селе, чай, и в городе не было! Ты подай ей хлебца не то что пшеничного, а сдобненького, – на ржаной Малашечка и смотреть не хочет!
А испечёт мать пирог-ягодник, так Малашечка говорит:
«Кисель, давай медку!» Нечего делать, зачерпнёт мать на ложку мёду и весь на дочернин кусок ухнет. Сама же с мужем ест пирог без мёду: хоть они и с достатком были, а сами так сладко есть не могли.
Вот раз понадобилось им в город ехать, они и стали Малашечку ублажать, чтобы не шалила, за братом смотрела, а пуще всего, чтобы его из избы не пускала.
– А мы-де тебе за это пряников купим, да орехов калёных, да платочек на голову, да сарафанчик с дутыми пуговками. – Это мать говорила, а отец поддакивал.
Дочка же речи их в одно ухо впускала, а в другое выпускала.
Вот отец с матерью уехали. Пришли к ней подруги и стали звать посидеть на травке-муравке. Вспомнила, было, девочка родительский наказ, да подумала: «Не велика беда, коли выйдем на улицу!»
А их изба была крайняя к лесу. Подруги заманили её в лес с ребёнком – она села и стала брату веночки плесть. Подруги поманили её в коршуны поиграть, она пошла на минутку, да и заигралась целый час. Вернулась к брату. Ой, брата нет, и местечко, где сидел, остыло, только травка помята. Что делать? Бросилась к подругам, – та не знает, другая не видела. Взвыла Малашечка, побежала куда глаза глядят брата отыскивать: бежала, бежала, бежала, набежала в поле на печь.
– Печь, печурка! Не видала ли ты моего братца Ивашечку?
А печка ей говорит:
– Девочка-привередница, поешь моего ржаного хлеба, поешь, так скажу!
– Вот, стану я ржаной хлеб есть! Я у матушки да у батюшки и на пшеничный не гляжу!
– Эй, Малашечка, ешь хлеб, а пироги впереди! – сказала ей печь.
Малашечка рассердилась и побежала далее. Бежала, бежала, устала, – села под дикую яблоню и спрашивает кудрявую:
– Не видала ли, куда братец Ивашечка делся?
А яблоня в ответ:
– Девочка-привередница, поешь моего дикого, кислого яблочка – может статься, тогда и скажу!
– Вот, стану я кислицу есть! У моих батюшки да матушки садовых много – и то ем по выбору!
Покачала на неё яблоня кудрявой вершиной да и говорит:
– Давали голодной Маланье оладьи, а она говорит: «Испечены неладно!»
Малаша побежала далее. Вот бежала она, бежала, набежала на молочную реку, на кисельные берега и стала речку спрашивать:
– Речка-река! Не видала ли ты братца моего Ивашечку?
А речка ей в ответ:
– А ну-ка, девочка-привередница, поешь наперёд моего овсяного киселька с молочком, тогда, быть может, дам весточку о брате.
– Стану я есть твой кисель с молоком! У моих у батюшки и у матушки и сливочки не в диво!
– Эх, – погрозилась на неё река, – не брезгай пить из ковша!
Побежала привередница дальше. И долго бежала она, ища Ивашечку; наткнулась на ежа, хотела его оттолкнуть, да побоялась наколоться, вот и вздумала с ним заговорить:
– Ёжик, ёжик, не видал ли ты моего братца?
А ёжик ей в ответ:
– Видел я, девочка, стаю серых гусей, пронесли они в лес на себе малого ребёнка в красной рубашечке.
– Ах, это-то и есть мой братец Ивашечка! – завопила девочка-привередница. – Ёжик, голубчик, скажи мне, куда они его пронесли?
Вот и стал ёж ей сказывать: что-де в этом дремучем лесу живёт Яга-Баба, в избушке на курьих ножках; в послугу наняла она себе серых гусей, и что она им прикажет, то гуси и делают.
И ну Малашечка ежа просить, ежа ласкать:
– Ёжик ты мой рябенький, ёжик игольчатый! Доведи меня до избушки на курьих ножках!
– Ладно, – сказал он и повёл Малашечку в самую чашу, а в чаще той все съедобные травы растут: кислица да борщовник, по деревьям седая ежевика вьётся, переплетается, за кусты цепляется, крупные ягодки на солнышке дозревают.
«Вот бы поесть!» – думает Малашечка, да уж до еды ли ей! Махнула на сизые плетенницы и побежала за ежом. Он привёл её к старой избушке на курьих ножках.
Малашечка заглянула в отворённую дверь и видит – в углу на лавке Баба-Яга спит, а на прилавке Ивашечка сидит, цветочками играет. Схватила она брата на руки да вон из избы! А гуси-наёмники чутки. Сторожевой гусь вытянул шею, гагакнул, взмахнул крыльями, взлетел выше дремучего леса, глянул вокруг и видит, что Малашечка с братом бежит. Закричал, загоготал серый гусь, поднял всё стадо гусиное, а сам полетел к Бабе-Яге докладывать. А Баба-Яга – костяная нога так спит, что с неё пар валит, от храпа оконницы дрожат. Уж гусь ей в то ухо и в другое кричит – не слышит! Рассердился щипун, щипнул Ягу в самый нос. Вскочила Баба-Яга, схватилась за нос, а серый гусь стал ей докладывать:
