Чистое золото - [108]

Тоня собралась уходить. Павел проводил ее до сеней.

— Я со стариком поговорю, — обещал он. — А ты… Ну, желаю удачи!

Вечер, проведенный с Павлом, и огорчил и обрадовал Тоню. Грустно было, что друг не расспросил ее толком, не пришлось рассказать о ссоре с отцом. А в то же время было в нем заметно какое-то живое волнение. Конечно, он рад, что Тоня осталась… И как решительно взялся перевоспитывать Иона!.. «Бедный! — подумала Тоня. — Раньше ни одно дело не обходилось без него, а сейчас он в стороне. Надо, чтобы и теперь к нему обращались за советом, за поддержкой… Ведь самое важное в жизни — знать, что ты нужен людям».

Окрыленная этой мыслью, Тоня вспомнила, что сейчас придет домой и опять наступит это тягостное состояние, когда она старается незаметно поесть, незаметно пройти в свою комнату… Давно уже она не сидела за столом вместе с родителями. Сколько времени ни проводи у подруг, как редко ни бывай дома, а тяжелые минуты есть в каждом дне. И мать не очень-то вдается в настроения Тони, не стремится примирить ее с отцом. Видно, она лучше знает его и считает, что пока ничего сделать нельзя. Пока! А долго ли протянется это «пока»? Недели? Месяцы?

Около своего дома Тоня вздрогнула, услыхав смех и возню. Ребятишки? К кому же они пришли? Э, да в комнате у Татьяны Борисовны свет!

Тоня неслышно подошла, стараясь держаться в тени. До черноты загорелая, веселая Татьяна Борисовна глядела в окно, а на завалинке пристроились мальчики. Митхат торопился рассказать какую-то сказку, а Новикова все время мешала ему, спрашивая:

— Нет, в самом деле всю прочитал сам? От начала до конца?

— Честное слово, Татьян Борисовна. Вот Степа скажет.

— Читал, читал он, — солидно подтверждал Степа. — Ты дальше валяй, Митхат.

— Видит — на базаре чужой человек, — чуть нараспев и неверно произнося слова, продолжал Митхат. — И он спрашивает: «Как тебя зовут и чей ты сын?» — «Отец мой портной Мустафа, а меня зовут Аладдин». — «Пойдем ко мне, милый племянник, ты мой сын брат!»

— Сын моего брата, — серьезно поправила Новикова.

В глазах ее сияла такая чистая радость, такая гордость за мальчика, что Тоне показалось, будто она подглядела что-то сокровенное, обычно скрываемое человеком. Она хотела отойти, но Татьяна Борисовна заметила ее:

— Тоня, вы? Здравствуйте! Идите сюда.

Тоня подошла к окну.

— Мы сегодня в обед только вернулись, — оживленно говорила Новикова. — Не все еще приехали. Петр Петрович остался на ботанической станции. Какое чудесное путешествие было! Сколько красоты видели! В бурю попали на Золотом озере. Оно страшное, вы знаете… Да что же это я! Забыла совсем…

Она скрылась на мгновенье в комнате и поставила на подоконник корзину, полную яблок.

— Вот какая прелесть! Они там выращивают на станции. И нам дали… Ешьте, Тоня. Ребята, а вы? Берите, берите!

Тоня взяла тяжелое розовое яблоко:

— Спасибо. Там для вас письма были и телеграмма…

— Знаю. Мне Варвара Степановна отдала. Телеграмма от Надежды Георгиевны. Задержали ее в санатории, приедет только тридцатого.

— Не застанет уже наших.

— Да, вас не застанет.

Желтый свет лампы падал на смуглые руки Новиковой, на корзину, наполненную гладкими, с ровным румянцем плодами. В полосе света появлялись то черные блестящие глаза Митхата, то вздернутый нос и круглые щеки Степы. Мальчишечьи крепкие зубы с хрустом надкусывали яблоки. Женщина в окне улыбалась и казалась спокойной, почти счастливой…

Тоня подумала, что невозможно нарушить эту мир рассказом о своих бедах. Она не ответила Татьяне Борисовне и вскоре, пожелав ей и ребятам спокойной ночи, ушла.

А на другой день Новикова, узнав обо всем от Варвары Степановны, приступила к Тоне:

— Но ведь это ужасно, что Николай Сергеевич так на вас сердится! Хотите, я поговорю с ним, попытаюсь помирить?

— Нет, Татьяна Борисовна, — ответила, сдвинув брови, Тоня, — я прощенья у него просить не могу. Я не из-за каприза осталась. Не говорите ему ничего.

Тоне не хотелось, чтобы кто-нибудь вмешивался в ее ссору с отцом. Об этом даже говорить было трудно, и когда люди спрашивали, как обстоят дела дома, она отвечала уклончиво и неохотно.

Товарищи ее готовились к отъезду. Ходили прощаться с тайгой, с речкой; девушкам шили платья; те, кто должен был держать вступительные экзамены, усиленно повторяли школьный курс.

Накануне отъезда все собрались у Павла. Товарищи торжественно поручали его Тоне.

— Смотри, Павлуша, Тоню слушайся, — говорила Женя. — Она за всех нас остается…

— Имей в виду: с нее спросим, если ты не выдержишь, — заявил Илларион.

Павел казался взволнованным, пожимал всем руки, желал счастливого пути и успехов, а на прощанье сказал:

— Ребята, мне говорить не нужно, вы и так понимаете… И даю вам слово, что не подведу. Верите мне?

— Верим, Паша!

— Мы на твое слово привыкли надеяться.

Павел стоял в кругу товарищей, и они видели по напряженному лицу его, что много еще он хотел бы сказать друзьям, но слов не находит.

— Как бы трудно ни было, все одолею, — сказал он наконец. — А вы не сердитесь, что сначала я так… упорствовал.

Тоня видела, что Павлу было нелегко расставаться с товарищами, но он бодрился. О том, что будет чувствовать себя более одиноким без них, не обмолвился.