Чисто убийственный бриллиант - [12]

— Прошу прощения, Каледон, но здесь что-то есть! Какие-то загадочные символы на крышке! Что они могут значить? Вы ведь обучались искусству толкования символов, не то что мы, тупые солдаты.

Ностриламус прочистил горло и склонился над ящиком. «Должно быть, имя», — подумал он, напрягая мозги в попытке вспомнить алфавит, используемый аборигенами Каледонии.

— Сих, ах, мих, сих, ов, них, — произносил он нараспев, напряженно вглядываясь в металл. — Их, тих… Самсонит. Никогда не слышал о таком. Должно быть, предыдущий владелец. Да какая разница? Теперь это мое… — и, поддев крышку концом меча, судорожно вздохнул.

Все были так поглощены зрелищем драгоценного содержимого кейса фирмы «Самсонит», что не заметили огромную, тихо подобравшуюся сзади фигуру. Огромную фигуру с еще более огромным аппетитом…

Вольготно развалившийся в ароматном бассейне за пятьсот миль от этих событий, Асторот был потревожен звуком, который трудно было спутать с каким-то другим, — звуком мобильного телефона. Извинившись перед теми, кто разделял его купание, он обернул льняное полотенце вокруг волосатых бедер и зашлепал прочь, покачивая раздвоенным хвостом, чтобы ответить на звонок. Забрав свой плащ у изумленного раба, охранявшего раздевалку, он удалился в уединение вомиториума,[3] чтобы поговорить без свидетелей.

— Превосходно, — ухмыляясь, прошипел он в трубку. — И это заняло у него столько времени? Целых три года… Какой кретин — у него же была карта!

Вслушиваясь в голос на другом конце, Асторот на мгновение отвлекся на дородного трибуна, который вошел в вомиториум и, не ведая о присутствии демона, наклонился над отверстием в полу и опорожнил желудок от содержимого. Лавровый венок при этом свалился с его головы и, упав в бассейн с отрыгнутой пищей, бесследно исчез.

— Какая гадость, — пробормотал Асторот и добавил в трубку: — Не могу дождаться, когда меня переведут в более цивилизованную временную зону. Послушай, мне пора. К тому же у стен есть уши. Могу я надеяться на то, что продвинулся в очереди на повышение? Это ведь я заключил сделку с Ностриламусом на всех его потомков. Это ведь что-то да значит!

На другом конце линии раздался разъяренный рев, заставивший демона побледнеть и выпалить в трубку:

— В моем контракте ничего не говорится о возвращении Хроностоуна. Зачем вешать это на меня? Я его никогда в глаза не видел. Как он хоть выглядит? — В другом конце комнаты трибун безуспешно пытался выловить свой венок из потока открытой канализации. Заскрипев зубами, Асторот прошептал: — Ты просто подставляешь меня! Ты абсолютно уверен, что он затесался среди камушков, которые я закопал для моего нового клиента?

Демон застонал, пытаясь обуздать панически скачущие мысли. Даже если он сейчас сядет на коня, ему никогда не добраться до леса в Каледонии вовремя, чтобы найти чемодан. А это означает, что придется околачиваться в этой жуткой временной зоне, пока Ностриламус не откинет сандалии и не предоставит свою душу для жатвы… Но тогда Хроностоун может очутиться где угодно. И все же, рассудил демон, лучше так, чем ползти на брюхе в Правительство Аида с радостным известием о том, что он, Асторот, каким-то образом умудрился потерять самое ценное достояние Босса. Он умоляюще обратился к невидимому собеседнику:

— Послушай, я попытаюсь достать его, прежде чем кто-нибудь заметит. Пожалуйста, не губи, не сообщай Боссу о том, что Хроностоун… ну, в общем, пропал, или он сошлет меня тараканом в Москву…

Ночь упала на лес Каледонии. В зарослях папоротника валялись никому не нужные шлемы, мечи поблескивали в грязи, и водянистый лунный свет заливал поле битвы, где легионерам Ностриламуса не удалось отбить драконью атаку.

…Привлеченная не столько запахом немытых людей, сколько алмазным светом, вырвавшимся из металлического ящика, завороженная драконесса стояла за спинами легионеров, любуясь каждой ниткой жемчуга, каждым кожаным мешочком, полным рубинов, изумрудов и сапфиров, вынимаемым из груды драгоценностей. Но вот на самом дне кучи Ностриламус наткнулся на камень, рядом с сиянием которого все остальные сокровища показались блеклыми стразами.

В этот момент драконесса прочистила горло и заявила о своем присутствии.

— Я возьму вот это, людишки, — прорычала она, выступая вперед, чтобы забрать алмаз величиной с куриное яйцо. — Эту сережку я ищу уже целую вечность. Давай-ка ее сюда. — И, протянув здоровенную когтистую лапу, она растолкала оцепеневших от ужаса легионеров.

«Если бы они просто отдали алмаз…» — думала она, с легким сожалением похлопывая себя по огромному животу. Итальянская пища такая жирная. Самому костлявому она, однако, дала убежать и потом долго с интересом наблюдала, как он несется по лесу, вопя и роняя драгоценные камни из карманов, словно ужас приделал крылья к его ногам. Инстинкт самосохранения преодолел жадность, и Ностриламус, бросив самый богатый из всех мыслимых кладов, даже ни разу не обернулся.

— Глупый человечишка, — прошептала драконесса, устраиваясь поудобнее в гнезде на самой верхушке шотландской сосны и трогая когтем ухо, чтобы проверить, на месте ли ее давно утерянная серьга. Серьга была на месте. Она свисала с драконьего уха, ловя каждой своей бриллиантовой гранью лунный свет и отбрасывая искристые отражения на кладку яиц под брюхом драконессы. Отдавая должное редкой красоте, драконесса тем не менее не имела ни малейшего представления о немыслимой силе камня, украшавшего ее ухо. В свое время камень носил много имен: Драгоценность, Перикола Иллюминем, Игнеа Люцифер, эти имена звучали на многих языках и во многих странах мира, где камень продавали, передавали, наследовали, где за него сражались и умирали. Но отзывался он лишь на одно имя, и было оно — Хроностоун, камень времени.