Чистилище - [15]

При этом он наивно считал, что любушка его ждёт каждый раз с нетерпением, говея перед встречей. А та оказалась ничуть не лучше своих предшественниц. Опять же, узнав об изменах от третьих лиц, Станкевич изменил график появления дома.

Дверь в квартиру в тот раз он попытался открыть своим ключом, но она оказалась запертой изнутри. Принялся стучать. Наконец жена открыла минут через пять, и вид у неё при этом был крайне растрёпанный. Оттолкнув её, ворвался в спальню, но там любовника не оказалось. Наш Отелло тут же просчитал план действий негодяя. Расчёт у последнего был прост: пока муж будет искать его в спальне, он выскочит из уборной в прихожую и даст дёру через парадную. Но Станкевич был человеком весьма искушённым, а потому сразу же к уборной и направился. Дверь оказалась заперта, но сорвать хилый крючок было делом одной секунды. Каково же было удивление обманутого мужа, когда он увидел перед собой трясущегося от страха… прокурора Ростова. Ай да жена, ай да деревенская простушка! Как бы там ни было, прокурор в одном исподнем, со штанами под мышкой вылетел в окно второго этажа. Небольшой сугроб смягчил падение, но всё же без некоторых телесных увечий не обошлось. Досталось и неверной супруге, после чего в тяжких мыслях Станкевич вернулся в тюрьму.

Прокурор, будучи не совсем дураком, о том, что имел чужую жену, умолчал. А вот отомстить всё-таки отомстил, и уже через несколько дней нашего рассказчика перевели во внутреннюю тюрьму НКВД и там взялись за него по всем правилам 1937 года.

При помощи различных подручных предметов настойчиво внушали, что он не мошенник или растратчик, а член подпольной троцкистской организации. Видя, что дело плохо и ему отобьют почки или печень, он решил пойти ва-банк. На очередном допросе заявил, что хочет сообщить следствию о своей преступной контрреволюционной деятельности, но при этом хочет умереть советским человеком и помочь органам. После чего явно повеселевший следователь вызвал стенографистку, и та принялась записывать показания:

«Меня обвиняют в том, что я троцкист, но следствие на неверном пути. Я гораздо более тяжкий преступник. Я – член троцкистско-зиновьевского центра и соучастник убийства Сергея Мироновича Кирова. В город Ростов я прибыл по заданию этого центра с целью организовать ряд диверсионных и террористических актов».

А далее он перечислил имена и фамилии тех, кто ему когда-либо насолил. Первым был ревизор, раскрывший его растрату, затем главный бухгалтер и так далее. Уже на следующую ночь было арестовано двадцать человек, и потянулась цепочка очных ставок. Конвейер заработал, практически все сознались в своей контрреволюционной деятельности и оговорили ещё кучу людей. Дело обрело громадный размах. Доложили в Москву, и последовала директива доставить соучастника убийства товарища Кирова на Лубянку.

В Москве допрос начался по отработанной схеме.

«Вы подтверждаете ранее данные показания?»

«Да, но в Ростове я не мог сказать всю правду, так как враги народа пробрались в органы НКВД и я не мог до конца раскрыть подпольную организацию».

И после вопроса: «Кто?» – он принялся перечислять имена следователей, которые его били, и в первую очередь назвал прокурора Ростова.

Через пару недель его перевели в Лефортово, военная коллегия заседала в одной из камер. Процесс проходил однотипно: подсудимого вводили четыре бойца, и председатель Военной коллегии Верховного суда СССР товарищ Ульрих[3] спрашивал имя, год рождения и задавал вопрос: «Что вы имеете сказать в своё оправдание?» Затем подсудимого выводили, а через минуту вводили снова и зачитывали приговор.

И вот вводят Станкевича в эту страшную камеру, задают тот же вопрос, и вдруг он заявляет, что все ранее данные им показания – ложь, а оговорённые им люди невиновны. И он может немедленно и неопровержимо доказать свою невиновность.

«Я – мошенник и вор, политикой не занимаюсь, нахожусь в заключении с 1933 года, срок отбываю в городе Ростове, в Ленинграде никогда не был и в убийстве товарища Кирова участвовать не мог».

Ульрих багровеет и задаёт вопрос: «Так почему же вы дали такие показания?»

«Ростовский прокурор жил с моей женой, а я его поймал и отлупил».

Это было так неожиданно, что Ульрих заинтересовался и потребовал рассказать всю подноготную, то есть с первой измены. Эффект был потрясающим – Ульрих хохотал до слёз.

В итоге дело направили на доследование, и этот рыжий теперь оказался в Бутырке. Мы тоже посмеялись над его рассказом, хоть немного расцветившим нашу камерную серость, но кто-то из бывалых трезво заметил:

– Рано радуешься. Кроме Верховной коллегии и Верховного суда есть Особое совещание НКВД, которое припаяет десять лет как социально опасному элементу, чтобы отпала охота шутить над органами.

– Ты думаешь? – погрустнел Станкевич.

Впрочем, вскоре принесли ужин, и он немного воспрянул духом. А я, выскабливая алюминиевую плошку, размышлял о превратностях судьбы. Может, в тот раз парашют не раскрылся и я разбился, а все эти приключения – в посмертии? Или кто-то, живущий за облаками, с каким-то неведомым мне умыслом отправил меня именно в этот страшный год? Может, это мне испытание свыше? А если я его выдержу и выживу, получу за это какую-нибудь награду? Одни вопросы – и никакого намёка на ответ.