Чистилище - [17]

Хотя без наручников не обошлось – прошлого раза им хватило, чтобы почувствовать крепость кулаков российского спецназовца. Пусть даже и бывшего, однако поддерживавшего форму регулярными тренировками. Во всяком случае, до того момента, как угодил в это время.

Хотя и в камере по мере сил – особенно до избиения – старался делать кое-какие физические упражнения. Отжимания, пресс, растяжка, бой с тенью… Глядя на меня, к занятиям по физподготовке подключились сначала комбриг с инженером, а затем и ещё несколько человек, в основном из военных. Мне даже вспомнился виденный в детстве фильм «Не бойся, я с тобой!», где главный герой в исполнении Льва Дурова обучал азербайджанских зэков премудростям восточных единоборств. Они потом, кажется, даже бунт учинили, хотя сцены боёв – глядя с высоты прожитых лет – были поставлены на редкость непрофессионально. Мюзикл, что с авторов взять!.. Впрочем, для неизбалованного советского зрителя, видевшего из подобного разве что «Пираты XX века», и это казалось настоящим прорывом.

Так что на этот раз следователь изводил и себя и меня одними расспросами. Причём я видел, что ему самому хочется поскорее всё это закончить, но не может – то ли указание свыше, то ли на принцип пошёл.

– Поймите, Сорокин, вы, конечно, можете не подписывать протокол. Я просто внесу в него запись о вашем отказе и удостоверю её своей подписью. Поверьте, этого достаточно, чтобы дело ушло в суд по статье «Нелегальный переход на территорию СССР с целью шпионажа в пользу иностранного государства». Тем более что у меня имеются показания жителей Ватулино, в частности участкового инспектора милиции Дурнева. Одного этого хватит, чтобы припаять вам как минимум десять лет за шпионаж, а то и высшую меру социальной защиты.

– Как хотите, – устало вздохнул я. – Но своей подписи я под этим не поставлю. Я – человек из будущего…

– Да из какого на хрен будущего!

Шляхман перегнулся через стол, его нижняя губа затряслась, налитые кровью глаза вылезли из орбит, казалось, ещё мгновение – и он зарядит мне по физиономии. Однако сдержался, сел на место.

– В общем, так, гражданин Сорокин или кто вы там на самом деле… Устал я с вами цацкаться. Все подследственные как подследственные, один-два допроса – и подписывают. Обычно даже и бить-то не приходится. А вы решили упереться, думаете, это спасёт вас от наказания? Откуда вы на мою голову только свалились?.. И точно, свалился, парашютист недоделанный. И ведь что странно… Во время обыска – у меня тут пометочка – записано, что на брюках и ботинках американские бирки, а на майке – китайская, парашют и вовсе произведён в Германии. Как планировали связываться со своими хозяевами? Жители Ватулино видели только один парашют, получается, прыгали с рацией? Хотя окрестности мы прочесали – рации не нашли. Или у вас в Москве имеется связной? Как его фамилия?

Я молчал. Мне уже поперёк горла стоял этот Шляхман. Пусть бьют, ломают рёбра – я ничего больше говорить не буду. Надоело!

– Сорокин, я последний раз вас спрашиваю, на чью разведку вы работаете?! Поймите, молчание вас не спасёт, оно только усугубит ситуацию.

– На марсианскую, – выдавил я из себя плоскую шутку.

– На марсианскую? Погодите… Так это же планета такая – Марс!

– Вот оттуда меня и забросили.

– Ёрничаете? Ну-ну… Посмотрим, как вы через недельку будете ёрничать.

В итоге я вернулся в камеру лишь под утро, злой и невыспавшийся.

А через пару дней по мою душу заявились вертухаи, заломили руки и, ничего не объясняя, куда-то повели.

«На расстрел», – мелькнула в голове шальная мысль, от которой я ощутил серьёзный дискомфорт. Даже не подумал, что для начала меня должны были судить, а только после этого ставить к стенке. Ну да в запарке и не такое забудешь.

К счастью, мои худшие опасения не оправдались, всё ограничилось карцером. Узкое, похожее на пенал, сырое и прохладное помещение, хотя снаружи было градусов двадцать тепла. Покрытые плесенью стены, тусклая лампочка в мутном решётчатом плафоне, откидная шконка, прикрученные к полу столик с табуретом да ведро-параша в углу… И маленькое окошечко под потолком, в которое с трудом проникал свет с воли.

– Шконку до отбоя не трогать, – приказал вертухай. – Матрас и подушку получишь перед отбоем, утром сдашь.

– За что хоть меня сюда?

Ответом было молчание. Оббитая железом дверь захлопнулась, и я остался наедине с собой. Сел на табурет, опёршись локтями о столик, подпёр ладонью подбородок.

В конце концов, карцер – не самое плохое место. Вон, Куприянов вернулся – ничего, живой. Возможно, именно в этом карцере он и коротал дни. Знать бы ещё, за что я сюда угодил.

Ой, тоска-то какая! И мысли всякие дурные в голову лезут. Нет, вешаться на шнурках я не собирался, тем более у меня их сразу по прибытии в Бутырку конфисковали. Чудо ещё, что во время первой же драки с местными авторитетами кроссовка не улетела после «вертушки». Хорошо бывшим военным, они-то хоть в сапогах.

А дурные мысли были такого плана: не покаяться ли мне в том, чего я не совершал? Может, всё-таки не расстреляют, а в лагерь отправят? Всяко в лагере лучше, чем в камере, набитой людьми, многие из которых предпочитают ходить с голым торсом из-за жары и повышенной влажности. Пусть даже лес заставят валить или породу на тачках возить, в этом есть хоть какая-то определённость. А дурной мысль была потому, что подпиши я протокол с признанием в шпионаже – и девяносто девять процентов, что меня шлёпнут. Тут даже к гадалке не ходи.