Чингиз Айтматов - [10]

Я был потрясён. Степь будто расцвела, всколыхнулась, раздвинула тьму, и я увидел в этой широкой степи двух влюблённых. А они не замечали меня, словно меня и не было здесь. Я шёл и смотрел, как они, позабыв обо всём на свет, вместе покачивались в такт песне.

...Мной опять овладело то самое непонятное волнение, которое всегда приходило с песнями Данияра. И вдруг мне стало ясно, чего я хочу. Я хочу нарисовать их».

Для юного Чингиза это было настоящим пришествием мадонны, любовью, всем тем, что потом его никогда не оставит. Немногие свидетели этой истории утверждают, что всё так и было: влюблённые и их побег или уход из села, похожий на изгнание Адама и Евы из Эдема. Изгнание, правда, не бесповоротное, — несколько лет спустя девушка вернулась в родное село, одна. Только это была уже не та Джамиля, которую хорошо знали. Жизнь семейная у неё не удалась. Как ни печально, после возвращения не было и того сердечного отношения к ней сельчан, какое было до ухода с любимым мужчиной. Она была отвергнута местным джамаатом, окружена если не презрением, то тайным недоброжелательством и насмешками соседок, воспринималась как падший ангел.

Много ещё испытаний и потрясений, в том числе душевных, сердечных, перенесёт Чингиз Айтматов, но та первая Беатриче, или Мона Лиза, в белой косынке, пахнущая не изысканными духами, а полынной горечью таласской степи, останется с ним навсегда. Джамиля в его памяти сохранилась в облике своеобразной «вечной невесты». Даже в последнем своём романе «Когда падают горы», с его подзаголовком «Вечная невеста», Айтматов возвращается к теме любви. Правда, это любовь несчастная и несбывшаяся, но и на книге-прощании лежит негасимый отблеск той молнии, что ослепила его много лет назад. На этот раз мадонна явилась в облике Айданы, любимой, но недосягаемой женщины Арсена Саманчина, главного героя романа, журналиста и киносценариста, «друга Горбачёва» и деятеля, «летавшего в легендарной стае вдохновителей перестройки» середины 1980-х годов в СССР.

Любой сколько-нибудь прилежный читатель Айтматова легко убедится, что его женщины очень похожи друга на друга — все они напоминают знаменитую «Дочь Советской Киргизии» кисти Семёна Чуйкова. И Толгонай из «Материнского поля», и Алтынай из «Первого учителя», и Джамиля, и Зарипа из «И дольше века длится день», даже Айдана из последнего романа «Когда падают горы» — при всей своей индивидуальности и внутренней непохожести они внешне сходны между собой.

О своих первых любовных привязанностях Чингиз Торекулович не вспоминал, но для меня совершенно ясно, что между подростком Сейитом в «Джамиле» и им самим существует самая прямая связь. Джамиля, круглолицая, жизнерадостно-весёлая киргизская мадонна — это айтматовский символ женской красоты, и духовной, и плотской.

В то же время «Джамиля» — не только прекрасная история любви, столь восхитившая Луи Арагона, но и история рождения художника, психоаналитическое описание творческой сублимации, появления огромной, всепожирающей тяги к творчеству.

Эта история любви бесспорно перевернула внутреннюю жизнь Айтматова. Правы оказались французы: нельзя шутить с любовью, как гласит их пословица. Да, сказано правильно, но беда в том, что управлять этим сильным, очень часто труднообъяснимым чувством редко кому удаётся. Особенно если любовь сильная, настоящая, непреходящая. Поэтому там, где любовь, там и напасть, говорят те же французы.

ГОДЫ УЧЁБЫ Между Аполлоном и Сатурном

Чингиз Торекулович Айтматов в зрелые годы был одним из самых просвещённых людей своего времени, человеком с широким кругозором и обширными познаниями в разных областях, чему немало способствовало базовое образование. Аграрию по специальности, зоотехнику, прекрасному знатоку животноводства, ему была не понаслышке знакома жизнь простых тружеников. Но при этом он постигал и превосходно знал мировую литературу, интересовался философией, очень любил классическую и народную музыку.

Люди, близко знавшие молодого Айтматова, свидетельствуют, что пристрастился он к книге в детские и юношеские годы. Чтение было для него подлинной страстью. Курсант Джамбульского зооветтехникума, он буквально тонул в книгах городской библиотеки, нередко просил, чтобы его запирали в ней до утра — настолько не хотелось отрываться от чтения. И просьбы его находили отклик. Жажда знаний, огромное желание приобщиться к мировой культуре были в его крови.

В этой связи хотелось бы отметить, что судьба художника с самого начала его сознательной жизни двигалась в том направлении, чтобы из него вырос интересный рассказчик. Ему было о чём рассказать людям. Всё в жизни молодого Чингиза происходило так, чтобы из него получился писатель, потому что и самые суровые жизненные испытания, и двуязычная (киргизско-русская) среда, в которой он рос, и тяжёлое военное детство, и совершенно взрослая юность, глубокое погружение в мир книг, последующее институтское образование, высшие литературные курсы в Москве — всё «работало» на эту цель.

Иными словами, ранний жизненный опыт у него обильно подпитывался книжными знаниями, постепенно формировался эстетический вкус. Думается, примерно в эти годы у Айтматова сложилось то, что потом литературоведы назовут глобализмом художественного мышления, имперскостью обобщений, эсхатологизмом мироощущения.