Чикаго - [95]

Демонстранты были полны энтузиазма и в один голос, по-английски и по-арабски, требовали отставки президента. Их крики были похожи на раскаты грома. Разгневанный генерал аль-Манави наблюдал с другой стороны улицы. Он приказал офицеру, переодетому в штатское, перебраться на ту сторону и снять активистов на камеру с логотипом несуществующей телекомпании. Он решил отправить пленку спецслужбам, которые, изучив ее, установят личности митингующих и накажут их.

По мере того, как приближалось время прибытия господина президента все громче раздавались крики из толпы… Кортеж президента приближался, и уже можно было разглядеть все детали на его черном бронированном «мерседесе» и двух машинах с охраной — впереди и сзади. Генерал аль-Манави издал громкий, как вой сирены, крик: «Внима-а-ание!» Офицеры охраны тут же подтянулись и заняли свои позиции, нацелив оружие во все стороны, откуда можно было ожидать провокации. Кортеж сбавил скорость и остановился у входа. В мгновение ока личная охрана президента выпрыгнула и окружила его «мерседес» на таком расстоянии, чтобы держать его в поле зрения и одновременно не попасть в объективы телекамер. Некоторые из них были огромные, бритоголовые, с наушниками и направляли оружие во все стороны, откуда мог неожиданно появиться предполагаемый враг.

Глава протокола поспешил к президентской машине, открыл с поклоном дверь, и из автомобиля с медлительностью и важностью царской особы вышел президент со знаменитой безрадостной улыбкой на лице, которую он уже четверть века считал подходящей для прессы. Он был сама элегантность — в светло-сером костюме, галстуке в бело-голубую полоску и итальянской лаковой обуви с золотыми, притягивающими взгляды пряжками. Однако те, кто встречался с его превосходительством лицом к лицу, несмотря на почтение и страх, определенно чувствовали в его присутствии какую-то фальшь. О его крашеных черных волосах говорили, что это (полностью или частично) искусно сделанный парик. Кожа его лица, чтобы придать ей моложавый вид, была измучена всевозможным процедурами пилинга, шлифовки и ежедневными масками. На лицо было нанесено несколько слоев отличного макияжа, чтобы выглядеть моложе на фотографиях. Эта стеклоподобная, холодная, беспристрастная и отчужденная внешность, лишенная каких-либо следов пыли или пота, будто она была стерильной, создавала у присутствующих неприятное, отталкивающее чувство, подобное тому, что вызывает новорожденный, кажущийся бесформенным комком плоти, на котором все еще виден налет липкости плаценты. Президент, которому было больше семидесяти пяти, по рассеянности понимал происходящее не сразу. Он посмотрел на другую сторону улицы и помахал демонстрантам рукой. Когда же до него дошли их громкие требования об отставке, он развернулся и горделивой походкой пошел по направлению ко входу в консульство, теребя пуговицы на пиджаке (привычка, появившаяся с того времени, когда он сменил военную форму на костюм и обнаружил, что пуговицы на нем часто расстегиваются сами).

Президент приступил к церемонии приветствия встречающих согласно протоколу: посол Египта в США, египетский консул в Чикаго, Сафват Шакир, чье лицо выражало спокойствие и уверенность, поскольку все шло как полагается, и работники египетского посольства по старшинству. Последним в ряду стоял Ахмед Данана, как будто спрятавшийся по причине своей чрезмерной элегантности. На нем был голубой костюм от Диора, приобретенный специально для этого случая. Вместе с рубашкой, носками и галстуком он обошелся ему в полторы тысячи долларов, которые Данана, не моргнув, снял со своей кредитной карты, но при этом, как всегда, взял чек и хранил его, надеясь сдать вещи и получить деньги обратно.

Он понимал, что встреча с президентом может перевернуть его жизнь. От высокопоставленных государственных чиновников он много раз слышал, что именно так у них сложилась счастливая судьба — присутствовали на встрече с президентом, произвели на него впечатление, запомнились ему, и в скором времени он назначал их на ответственные должности. Это действительно важный момент, когда малейшие детали играют решающую роль. Оторванная или не до конца застегнутая пуговица, криво повязанный галстук, грязные или просто не начищенные до блеска ботинки — любая мелочь может испортить впечатление президента и отрицательно сказаться на будущем Дананы.

Была и другая причина такой его озабоченности внешним видом: он хотел доказать себе, что ему нет дела до Марвы, которая, как он обнаружил, в прошлый вторник не ночевала дома. Спросонья он в растерянности искал ее по квартире, пока наконец не наткнулся на приклеенную к дверце холодильника записку. Большими неровными буквами она в спешке написала: «Я уехала в Египет. По поводу развода с тобой свяжется мой отец».

Ему стоило больших усилий выстоять после такого удара. Он сказал себе, что не был с ней счастлив и ему не составит особого труда найти десяток женщин лучше. Он даст ей развод, как она хочет, но она должна будет заплатить за причиненное ему несчастье (а также возместить понесенные расходы). Через несколько дней после того, как она сбежала, ему позвонил хаджи Нофель и начал говорить о судьбе и о том, какой большой грех развод. Данана отвечал ему, что Марва, сбежав из дома, его опозорила и ему нужно время, чтобы оправиться от удара. Он обещал с ним встретиться, когда вернется в Египет, поговорить как мужчина с мужчиной и обсудить требования каждой из сторон. Данана специально употребил слово «требования», чтобы подготовить хаджи к мысли о том, что он будет требовать денег. Конечно, будет! Его жизнь, имя и репутация пострадали из-за капризной Марвы. Он уже решил (руководствуясь алчностью, маскируемой под гнев), что запросит за развод миллион египетских фунтов. Для такого человека, как хаджи Нофель, миллион ничего не значит. Данана положит их на депозит в Национальный банк и будет ежегодно иметь с этого неплохой процент. «Как ни крути, ты, Нофель, а заплатишь мне миллион. Если откажешься платить или твоя дочь подаст на меня в суд, я покажу тебе другое свое лицо… Я такое, сукин сын, на каждом углу буду о ней говорить, что на ней никто не женится. Скажу, что она уже была не девственница!»