Чикаго - [53]
«Прибегаю к Аллаху от проклятого шайтана! Прошу Тебя о прощении!» — произнесла она, пугаясь дерзости собственных мыслей. Шайма повернулась на бок и спрятала голову под подушку, чтобы прекратить думать. Но когда она закрыла глаза, правда предстала перед ней со всей очевидностью: Тарик любит ее и уважает, он не сделал ничего плохого, просто хотел обнять ее, чтобы выразить свои чувства к ней. Дело не стоило того, чтобы она так реагировала. Как жестоко она с ним поступила! Сейчас она вспоминает его побледневшее лицо, неловкие извинения и смущение. Шайма заснула с чувством жалости, а когда проснулась утром, первым делом позвонила Тарику. Он ответил неуверенно, как будто ждал, что его снова будут ругать. Но она разговаривала с ним весело, показывая, что все уже забыто. Они как обычно планировали каждый свой день, и неделя прошла ровно. За исключением того, что за это время они стали дружнее и пережитое еще больше их сблизило. В их отношениях появилось нечто новое: когда их тела хотя бы на секунду случайно соприкасались, то их нервы превращались в натянутые струны. Оба смущались, и Шайма краснела так, будто кто-то, распахнув дверь, застал ее обнаженной.
Субботу, как всегда, они должны были провести вместе.
— Давай сходим в кино, — сказал Тарик. — А потом я приглашу тебя на ужин в пиццерию, которую я недавно обнаружил.
Казалось, предложение ей не слишком понравилось.
— Честно говоря, сегодня холодно, — сказала она. И я устала от метро. Давай поужинаем у меня. Я приготовлю тебе пиццу в сто раз вкуснее, чем в ресторане. А?
Тарик, ничего не понимая, уставился на нее. Лицо Шаймы вспыхнуло, и она нервно хихикнула. Что она имела в виду? Когда он пытался обнять ее, она его пристыдила. Почему тогда снова приглашает к себе? Тарик не знал, что и думать, мысли были рассеяны, и лекция по органической химии никак не укладывалась в голове. Но как ни странно, он не стал переживать по этому поводу. Закрыв книгу, сказал себе: «Потом разберусь» — и плюхнулся на кровать, положив ногу на ногу (так ему легче думалось).
Он задался вопросом: что делать? И тут же ответил: конечно, идти к ней, и будь что будет.
Ровно в назначенное время он стоял перед ее дверью в своей лучшей выходной одежде — темные брюки, белый шерстяной пуловер, черный кожаный пиджак и галстук. Как только он вошел, почувствовал аромат теста в духовке. Он сел к телевизору в ожидании, пока Шайма закончит готовить. Она накрыла на стол и позвала его своим звонким голосом, который для него звучал волнующе мягко.
На ней была голубая марокканская абая[27] расшитая тесьмой. Сердце Тарика забилось быстрее, когда он увидел, что молния застегивается сверху до низу. Тело ее было полностью закрыто, но мысль о том, что, сорвав одним движением с нее абаю, можно оставить ее обнаженной, не давала ему покоя. Его охватили необузданные сексуальные фантазии, и все они начинались с того, как он распахивает ее абаю… Нервы Тарика были на пределе.
Пицца оказалась вкусной. За ужином они говорили на разные темы. Ее мелодичный голос шел откуда-то из глубины, а странные намеки накалили атмосферу настолько, что он был не в состоянии сосредоточиться и слышать многое из того, что она говорила. Как только они закончили ужинать, Тарик вызвался отнести тарелки на кухню, вымыл, вытер и поставил их на полку. Он сполоснул чайник, чтобы вскипятить воду. Вдруг на кухне появилась Шайма. Она подошла к нему и тихо, с удивившей его хрипотцой, спросила:
— Тебе помочь?
Тарик не ответил. Был слышен только барабанный бой его сердца. Она подошла еще ближе, и мягкая ткань абаи коснулась его ладони. От аромата ее духов у него перехватило дыхание. Ему стало трудно контролировать себя, желудок сковало спазмом… Казалось, сейчас он потеряет сознание.
Мы пили и разговаривали. Вэнди рассказала мне о своих родителях. Ее мать была социальным работником, а отец стоматологом. Она жила с ними в Нью-Йорке, пока не получила работу на Чикагской бирже и не переехала в квартиру-студию недалеко от Раш-стрит. Вэнди сказала, что любит Чикаго, но иногда ей одиноко и грустно, и возникают мысли, что жизнь ее не имеет смысла.
— Как ты думаешь, мне пора обратиться к психотерапевту? — спросила она меня.
— Не думаю. Всем людям время от времени бывает плохо, особенно одиноким… А у тебя нет друга?
— У меня была настоящая любовь. Но, к сожалению, в прошлом году эта история закончилась.
Ее ответ меня удовлетворил. Я стал рассказывать ей о себе и своем увлечении поэзией.
— К сожалению, я не читаю, — смутилась она. — Нет времени.
— Ты сама — поэзия.
— Спасибо.
Она взяла лежащую рядом сумочку:
— Мне пора. С утра на работу.
— Не возражаешь, если я позвоню тебе?
— Вовсе нет.
На неделе я говорил с ней дважды, а в пятницу пригласил на чашку кофе в университетский кафетерий (из экономии). В следующую субботу, следуя теории мудрого Грэхема, я пригласил ее на ужин. На этот раз, как мне показалось, она готовилась к встрече. На ней были черные шелковые брюки, белая блуза без рукавов и красный мохеровый жакет с сияющей брошью на лацкане. Вэнди искренне желала выглядеть красивой, и это произвело на меня впечатление. Мы ужинали в итальянском ресторане в центре города, болтали и смеялись, как старые друзья. Мне действительно было с ней хорошо. Я рассказал ей обо всем — о матери, о сестре, о конфликте с университетом и моем увлечении поэзией.
