Чей ты, малыш? - [2]

Вот только Аня забыла, что в прослойке между мирами хозяева страшнее своих

собак.

Она не увидела его, пока он не вышел к жаровне. Пока не погладил

страшного зверя по голове и тот не облизал его руку. Но даже если бы сильно

старалась, не смогла разглядеть, приняла бы за ползущую по земле тень. Потому

что даже сейчас, когда он стоял от нее в пяти шагах, она не могла рассмотреть его.

Только отметила, что он очень тонкий, как будто вырезан из бумаги или выбит

гвоздиком на фольге.

— Уберите. Пожалуйста. Собаку, — отчеканила Аня, а сама подумала – как в

бубен ударила. Каждое слово гремело, наскакивало на следующее, комкалось и

повисало в жарком воздухе. Она хотела приказать. А получилось, что только

выказала свой страх.

Он не ответил ей. Но она заметила, как дернулись уголки его алых губ.

— Уберите собаку! – крикнула она, стараясь отогнать страх. Не за себя, за

Масика.

— Я не советовал бы… — произнес человек и помолчал, разглядывая Аню

страшными, без век и белков, глазами. Точками, – подумалось ей в ужасе.

— Не советовал бы вам кричать. Бежать. Сопротивляться. Вы ничего уже не

сможете изменить.

— Уберите. Собаку, — повторила Аня, а потом до нее дошел смысл

сказанных слов. И вся краска тут же схлынула с ее лица.

Теперь она увидела, что обгорало на решетке жаровни. Человеческая кисть со

скрюченными почерневшими пальцами.

Господи Боже, — подумалось ей. – Что тут творится?

Она медленно потянулась к мобильнику, висящему на шнурке между грудей.

Не сводя глаз с адского пса и стоящего рядом человека, Аня дважды щелкнула

клавишей вызова. Последним в памяти телефона запечатлелся номер мужа, она

знала точно, разговаривала с ним из электрички, но первый же гудок потонул в

командном крике незнакомца.

— Форт, возьми суку!

Пес бросился на Аню стремительно – огромный, разъяренный, он врезался в

нее тараном и сбил с ног. Удар был такой силы, что выбил из Аниных легких весь

воздух, и она не смогла закричать – засипела что-то, хватая окровавленным ртом

вскипевшую атмосферу. А потом тяжелый пресс собачьих челюстей сдавил ей

руку, и Аня почувствовала, как крошится локтевая кость. Как клыки скоблят ее,

оставляя глубокие борозды. Мобильник отлетел в сторону, и, уже не зная, ответил

ли муж на звонок, она закричала что было мочи.

— Госпооооди, Женяяя, пожалуйста. Помоги нам!!!

Именно так. Помоги НАМ.

Он не забыл. И никогда не сможет.

Евгений Прохоров скинул одеяло в сторону и зажег ночник. За окнами было

темно – словно кто-то затер их углем. Электронные часы на прикроватной

тумбочке показывали 6-29.

Странно, — подумалось ему, — так тихо...

Он встал с кровати и подошел к окну. Вслушался. Всмотрелся. Ни души. Ни

звука. Как будто все замерло в ожидании – сотни окон были похожи на протянутые

к дверям Кувуклии* свечные фитили, ждущие благодатного огня.

А что если день не наступит? Что если ночь будет всегда?

Евгений второпях задернул шторы. Ему не хотелось становиться частью

глупого, выдуманного чуда.

Вчера, когда он в очередной раз напивался в «Копеечке» — забегаловке, клонированной из грязного куска советского плинтуса — он так и сказал

широченному, похожему на калач лицу бармена.

«Чудес не бывает»

Он тыкал пальцем в газетный снимок, на котором был запечатлен счастливый

малыш с невероятно яркой радужкой глаз, и повторял.

«Не бывает их. Понимаешь?!»

А бармен кивал и спрашивал: не пора ли ему домой?

Что было дальше, Евгений не помнил. Но газетная вырезка, как и прежде,

лежала на прикроватной тумбочке, придавленная полупустой бутылкой «Блек

Лейбла».

«Наверное, только счастливые люди мучаются похмельем, — подумал он,

потянувшись к бутылке. – У несчастливых наутро только одно желание – пить

дальше»

Евгений поднял бутылку и посмотрел на газетного ребенка. А в следующее

мгновение уже глотал теплый виски. Давился и морщился, а он обжигающими

ручьями стекал по его небритым щекам.

Медсестры в роддоме привыкли, главврач закрывала глаза, ведь он был

лучшим практикующим гинекологом когда-то...

«Ты видишь, что с тобой творится, Женя?» — спросила как-то главврач.

Разговор состоялся в ее кабинете, она стояла к Евгению вполоборота и смотрела в

окно. На улице с деревьев облетали последние листья, и Евгению подумалось, что

главврач похожа на эту осень – странная красота, еще не увядшая, но не

вызывающая ничего, кроме тоски. Холодная, как ледяной ветер.

«Я никогда не приходил сюда пьяным» — сказал он тогда. Он, правда, верил

в свои слова.

«Не приходил. Но неужели ты думаешь, что чад от трехдневного запоя можно

задушить одеколоном и жвачками?! Ты посмотри на себя, во что ты превратился…

Немудрено, что они бегут от тебя. Многие здесь впервые, и вряд ли опухший от

пьянства гинеколог то, о чем они мечтали, зачиная ребенка!»

«Все мы мечтали о другом».

Он не помнил, говорил ли эти слова. Но знал точно, что она сказала в ответ.

«Когда уйдет последняя, на работу можешь не приходить».

Древние верили, что каждое место на земле отражается в потустороннем