Четырнадцатый костер - [8]

Подходила школьная пора, и я принес показать Ваське новые учебники. Мы устроились в дальнем уголке. Васька достал свои, но как-то отстраненно перелистывал книги, словно были они для него детскими игрушками; мне почему-то стало грустно, хотя у сестренок Васьки, одна из которых закончила первый класс, а другая на будущий год собиралась в школу, книги вызвали благоговейное любопытство — ведь то были книги для седьмого класса, самого старшего в нашей школе.

Тетя Феня гремела у печи чугунами, изредка напоминая нам, чтобы посматривали — а то девчонки испачкают или порвут книги. Неожиданно окликнула:

— Василий! Глянь-ка, кто это к нам? Мы прилипли к окну.

Из высокого ходка, в который был запряжен рыжий злой жеребец, выбирались председатель колхоза и незнакомый мужчина. Тетя Феня, оставив чугуны, торопливо вытирала руки, а дверь уже распахнулась:

— Можно к вам, хозяева?

Председатель, немолодой хмуроватый человек, постоянно ходивший в суконной армейской гимнастерке, снял полувоенную фуражку, огладил тугой командирский ремень, по-свойски сел к столу. Другой гость, невысокий, моложавый человек, задержался у порога, осматриваясь, затем улыбнулся хозяйке, указывая на нас глазами:

— Все ваши?

— Кроме одного, — ответил председатель.

— Все равно богато живете. — Он присел рядом с председателем. По портфелю в его руке угадывался приезжий из района, а может, и откуда повыше.

— Ну что, стрелки-охотники, уши-то еще горят? — спросил председатель, и наши с Васькой уши тотчас залились жаром. — Ничего, пригодится для памяти. Попали вы нам под горячую руку… А кабы волки знали, с чем вы на них вышли, они б вам!

— Волки людей не трогают, — отозвался я, осмелясь.

— Не трогают?.. Ты вон у его матери спроси, как они не трогают… В какой класс-то собираетесь, следопыты?..

— В седьмой…

— О-о, да вы уж, считай, мужиками становитесь… Глянь, как время-то бежит. — Председатель обернулся к соседу: — Мне все кажется, будто и война не кончилась, а уж шестой год…

— Да она, считай, и не кончилась, — отозвался его спутник. — И не скоро кончится. Они вон вырастут, а осколки еще их будут доставать…

Оба замолчали. Председатель угрюмо крутил папиросу, поглядывал искоса на хозяйку, которая торопливо повязывала платок — видно, собиралась сбегать по соседкам, занять угощение для мужского стола.

— Ты сядь-ка, Феня, — остановил ее председатель. — Слух идет, будто маслобойщик у тебя дом торгует. Правда, что ли?

Женщина послушно присела на лавку у печи, потупилась. Приезжий достал тетрадь из портфеля, медленно листал, что-то выискивая в ней.

— Значит, правда… А жить где будешь со своим колхозом?

— Землянку куплю… Сейчас вон многие их оставляют, почти даром отдают.

— «Землянку»… Я, девка, мужик здоровый, смолоду на охоте к холодам да сырости привык, и то вон за три года на фронте ревматизм нажил в окопах да землянках. А твои шпингалеты?.. Сколько ж он тебе хоть дает за дом?

Хозяйка назвала сумму, показавшуюся мне огромной, однако спутник председателя удивленно хмыкнул:

— Только-то?..

Председатель, видно забыв о нас, зло матюкнулся:

— Есть же, прости господи, сучьи дети! Знает ведь, сволочь, что на нынешний год ей другого покупателя не найти — вот он и пользуется чужой бедой… В войну вишь у него рука сохнуть начала, четыре года калекой ходил, весовщиком при зернохранилище копошился, а теперь — маслобойней заведует, к жирненькому пристроился, и рука у него на молочке-то выправляется. Жаль, не в колхозе он, я б его, паразита, дальше навоза не пустил. Это все ваши районщики устраивают его возле кормушек.

Приезжий опять хмыкнул:

— Можно подумать, вы не наши, а мы не ваши!.. Однако я поинтересуюсь, Степан Яковлевич. — Он что-то пометил в своей тетрадке, снова осмотрелся: — А дом-то ведь добрый.

— Сидор ее, — председатель кивнул на хозяйку, — перед самой войной строил. Всем колхозом помогали. Мебелишкой вот только не успел обставиться — он тебе любой шкап или буфет мог самолично сладить… Жалко такой-то дом первому ханыге отдавать.

— Жа-алко, — женщина неожиданно всхлипнула, — а што мне дела-ать, Степан Яковлич?

Девчонки, завидя материнские слезы, тоже разревелись. Приезжий подошел к ним, начал успокаивать, но обе заплакали громче. Гладя голову младшей, приезжий как-то странно посматривал на председателя — словно учитель, ждущий ответа от вызванного к доске школьника. И я вдруг почувствовал в этом еще молодом человеке главного здесь. Председатель встал:

— Ну будя вам реветь, а то отправлю поливать капусту колхозную — ей нынче много воды требуется.

Его строгий голос разом остановил слезы, притихшие девчонки испуганно поблескивали глазами на сердитого дядю.

— Ты вот что, Феня, гони этого маслобойного червя ко всем чертям! Дом, наверное, продавать придется — тут уж ничего не попишешь. Не трудодни же мне с тебя высчитывать. А ссуду, где ее нынче взять? В долгах у государства ходим. Ты завтра вечером в правление зайди, я людей соберу, там все и решим. Перепишем дом на колхоз и цену дадим, за него правильную. А как жене погибшего фронтовика и многодетной матери, мы тебе этот дом и определим для жительства — была ты в нем полной хозяйкой и будь до скончания века.