Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - [30]

Эта первая наша погрузка угля в тропиках явилась красноречивой демонстрацией безграничной выносливости русского человека. Вятские и вологодские мужики работали в атмосфере, которую мог бы выдержать далеко не всякий негр. Впрочем, русский матрос не впервые доказывал свою безграничную выносливость. Я позволю себе сделать здесь небольшое отступление, чтобы рассказать об эпизоде, характерном в этом отношении.

Когда был открыт для плавания Суэцкий канал и наши первые военные корабли пошли в Тихий океан вновь открытым сокращенным путем, Морским министерством был отдан приказ, согласно которому предписывалось командирам судов для перехода Красным морем нанимать вольнонаемных кочегаров-арабов. Красное море, обвеваемое с двух сторон раскаленным воздухом двух пустынь – Аравийской и Сахары, справедливо почитается самым жарким местом на земном шаре. Наши старые паровые суда не знали той могучей системы вентиляции, которая в настоящее время делает судовую кочегарку одним из самых прохладных мест корабля. И наше морское начальство полагало, что температура кочегарки будет на переходе Красным морем совершенно невыносима бедному вятичу или вологжанину. Но первые же опыты с арабами оказались весьма плачевными: дети пустыни не выдерживали работы в кочегарке русского корабля; до истечения даже вдвое сокращенного срока вахты их зачастую приходилось замертво выволакивать из кочегарки на верхнюю палубу и отливать там водой. Наконец один из командиров рискнул не исполнить министерского приказа и прошел все Красное море с кочегарами – вятичами и вологодцами – без малейшего вреда для их могучего здоровья. Знаменитый приказ вскоре после этого был отменен.

Однако, если выдержали прекрасно первое испытание на дьявольское пекло наши матросы, нельзя было того же сказать об офицерах. В Дакаре мы похоронили первую жертву нашего изнурительного похода: на броненосце «Ослябя» скончался от теплового удара общий любимец флота и популярнейшая личность – лейтенант Нелидов или, как его звал весь Балтийский и Тихоокеанский флот – дядя Ваня. Это была оригинальнейшая личность, которую мне когда либо приходилось встречать, и он вполне заслуживает того, чтобы познакомить с ним, хотя бы вкратце, моего читателя.

Очень высокий, худой, с породистым лицом, с длинными усами, он походил немного на Дон-Кихота, каким его обычно рисуют художники. Я не знаю ни одного морского офицера, который был бы так проникнут любимым девизом незабвенного адмирала Макарова – «В море – дома», как дядя Ваня. Закоренелый холостяк, он берега не признавал категорически, не только беспрерывно плавая и уклоняясь от береговой флотской службы, но и в буквальном смысле, почти не съезжая с корабля на берег и во время стоянки в порту, будь то в России или за границей – безразлично. Прекрасно и всесторонне образованный, редкий лингвист, владея чуть ли не всеми европейскими языками, он вместе с тем был полон странностей и причуд. Так, например, он питал какое-то непреодолимое отвращение к так называемым завоеваниям цивилизации – телефонам, телеграфам и, если не ошибаюсь, не хотел признавать необходимости даже почты. Писем он, кажется, никогда и никому не писал, и терпеть не мог также и получать их. Мне рассказывал его большой друг и соплаватель, как однажды, получив какое-то письмо – его корабль стоял в Тулоне – он, не распечатывая, швырнул его в угол каюты, где оно благополучно пролежало все время стоянки корабля в этом порту. Много времени спустя, когда судно его покинуло уже Тулон, кто-то из его друзей, зайдя к нему в каюту и обнаружив завалящее письмо, уговорил его хозяина разрешить ему вскрыть конверт. Получив просимое разрешение и вскрыв конверт, приятель дяди Вани извлек оттуда чек на 1000 франков, который посылал ему его отец, бывший в то время русским послом в Риме. Чек уже был просрочен, да и разменян мог быть только в Тулоне.

Из прочих странностей дяди Вани заслуживает быть упомянутой еще одна: он обожал парикмахерское искусство и был незаурядным парикмахером. Адмирал Фелькерзам, державший флаг свой на броненосце «Ослябя», на котором плавал дядя Ваня, познакомившись с его искусством, уже не признавал других парикмахеров – его стриг всегда лейтенант Нелидов.

Мое знакомство с этим чудаком состоялось всего лишь года за полтора до его смерти, и притом в не совсем обычном порядке. На летнюю кампанию 1903 года в отряд судов Морского корпуса был назначен только что пришедший из Тихого океана крейсер «Адмирал Корнилов», на котором в то время плавал дядя Ваня. На этом корабле я совершал свое последнее гардемаринское плавание. На одной из первых моих вахт вахтенным гардемарином моим вахтенным начальником оказался дядя Ваня. Тихая и спокойная вахта на одном из финляндских рейдов. Случайно я и лейтенант Нелидов очутились одновременно на баке, куда оба мы пришли покурить у командного фитиля. Закурив папиросу, я почтительно отошел в сторону, а дядя Ваня принялся быстрыми шагами ходить взад и вперед по баку, кидая изредка на меня быстрые взгляды. Я с любопытством следил за ним, припоминая один за другим слышанные уже о нем анекдоты и легенды. Вдруг он круто повернулся и огромными шагами зашагал прямо на меня. Я сразу же насторожился, приготовившись выслушать выговор за то, что осмелился закурить на вахте, не испросив на то его разрешения. Но опасения мои оказались напрасными. Подойдя ко мне вплотную, он вдруг протянул мне руку для пожатия и проговорил, сильно картавя: