Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - [19]

Когда о решении кают-компании довели до сведения Арамиса, он слегка поворчал, но больше, по-видимому, из принципа, ибо вскоре же сдался и узаконил присутствие Вторника и зачисление его в судовой состав эскадренного броненосца «Орел».

* * *

В последних числах сентября месяца эскадра покинула Ревель и перешла в Либаву, где стала в аванпорте порта Императора Александра III.

Здесь корабли принимали последние запасы боевых припасов, продовольствия и топлива. Погрузка шла день и ночь. Нас, мичманов, Арамис гонял, что называется, и в хвост и в гриву. Спать удавалось лишь короткими урывками, вне всякой зависимости от дня или ночи: есть свободные полчасика, и – валишься в койку, как убитый. Впрочем, с этих пор такое положение вещей уже сделалось хроническим в продолжении всего похода, тянувшегося почти 8 месяцев, закончившись для иных вечным покоем на дне Японского моря, для других – длительным и принудительным отдыхом во вражеском плену.

Когда эскадра стояла в Либаве, по судам поползли упорные слухи о готовящемся на нее покушении со стороны японцев. Это тоже сделалось хроническим явлением за все время нашего плавания. Возможно, что слухи эти умышленно муссировались штабом командующего эскадрой для поддержания в личном составе кораблей постоянной бдительности, что было, конечно, весьма желательно, но вместе с тем это же имело и сильно отрицательную сторону, выматывая нервы офицеров и команды.

Но кроме, так сказать, официальных сведений и предупреждений штаба, по судам эскадры циркулировали также слухи частного изделия. Любители сенсаций имеются везде и во всяком обществе, имелись они и у нас. Побывав на флагманском корабле, такой любитель сенсаций жадно ловит краешком уха случайные обрывки бесед чинов штаба, отдаваемые приказания и распоряжения и… сенсация готова: «этой ночью можно ждать покушения на эскадру», «японцы вооружили минными аппаратами несколько купленных шведских лайб», или же что-нибудь еще в этом же роде.

Впрочем, в самом штабе, по-видимому, имелись какие-то данные о возможности на нас покушения, потому что кораблям была предписана строжайшая бдительность, особенно ночью.

Помню последнюю ночь в России. Наш корабль был дежурным по эскадре, и на его обязанности лежала охрана рейда. Мы стояли неподалеку от входа в аванпорт. Погода – типичная для Балтийского моря, октябрьская: низкие свинцовые тучи, резкий, пронизывающий до костей ветер, с неба – не то дождь, не то какая-то изморозь.

С наступлением темноты наш броненосец зажег прожектор, направив луч его в проход, ведущий с моря в аванпорт, и выслал в дозор минный катер с приказанием находящемуся на нем офицеру (офицер этот, конечно, многострадальный мичман) – проверять все входящие с моря суда.

С полуночи – моя очередь идти на катер. Сырость пронизывает до костей, на катере все мокро и скользко. В крошечной катерной каютке – еще хуже, чем снаружи: нестерпимая жара – за переборкой машинное отделение, и в довершение там стучит и сильно воняет горелым машинным маслом динамо-машина. Катер ходит малым ходом против входа в аванпорт. В проход вкатывает с моря крупная зыбь, с пенистым, ярко блещущим в лучах прожектора гребнем, и когда мой катер выходит из-под прикрытия мола, зыбь подхватывает его как щепку, вскидывает на свою могучую спину, затем швыряет куда-то вниз, обдав солеными брызгами, и бежит дальше, предоставив свою игрушку на потеху спешащей вслед за ней своей соседке. Окоченелыми от холода пальцами судорожно вцепляешься в мокрый металлический поручень, стараясь врасти ногами в скользкую, уходящую из-под ног палубу.

– Заболотный, прибавь ходу!

Покрасневшее от холода, усатое лицо рулевого, с низко надвинутой на лоб зюйдвесткой, наклоняется над рупором переговорной трубы. Стук машины ускоряется. Минут 5—10 бешеной пляски на зыби, и вот я снова под защитой спасительного мола, по ту сторону прохода.

– Малый ход!

Немного передышки, затем команда – «Лево на борт», и повторение той же картины в обратном направлении. Монотонность дозорной службы изредка нарушается появлением в луче прожектора косого паруса. Со свежим попутным ветром, подгоняемая попутной зыбью, влетает в аванпорт рыбачья лодка.

– Полный ход! – иду на пересечку курса.

– Спускай парус! – Через мгновение катер уже у борта лодки. В клеенчатых пальто, в огромных сапогах и зюйдвестках рыбаки с испугом глядят на появившийся вдруг, точно из пены морской, катер, с грозно торчащей на носу пушчонкой.

– Какого порта?

– Либавского, – один из рыбаков корявыми пальцами начинает разоблачаться, чтобы добраться до пазухи и предъявить документы. Беглый взгляд во внутренность лодки, мокрой и грязной, сильно пахнущей рыбой; я удостоверяюсь в мирном назначении остановленной шлюпки и отпускаю рыбаков с миром.

– Малый ход вперед.

И снова тоже блуждание взад и вперед перед входом в аванпорт. Долгой осенней ночи, кажется, и конца не будет. С тоской посматриваю на небо: Боже, скоро ли рассвет? Но вот на востоке начинает сереть. Постепенно из мрака начинают обрисовываться силуэты все более отдаленных предметов, море принимает свинцовый оттенок. А наш прожектор все еще продолжает светить. Вот видны уже и крыши портовых строений. Слава Богу, прожектор тухнет и все сразу принимает такой обычный, серый и тоскливый вид, который и подобает иметь в ненастное, дождливое, октябрьское утро.