Четыре вечера с Владимиром Высоцким - [68]

ПОЖАРЫ

Пожары над страной все выше, жарче, веселей,

Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа,

Но вот Судьба и Время пересели на коней,

А там — в галоп, под пули в лоб,

И мир ударило в озноб

От этого галопа.

Шальные пули злы, слепы и бестолковы,

А мы летели вскачь, они за нами — влет.

Расковывались кони, и горячие подковы

Летели в пыль на счастье тем, кто их потом найдет.

Увертливы поводья, словно угри,

И спутаны и волосы, и мысли на бегу,

А ветер дул и расплетал нам кудри,

И распрямлял извилины в мозгу.

Ни бегство от огня, ни страх погони — ни при чем,

А Время подскакало, и Фортуна улыбалась,

И сабли седоков скрестились с солнечным лучом,

Седок — поэт, а конь — погас.

Пожар померк, потом Пегас,

А скачка разгоралась.

Еще не видел свет подобного аллюра —

Копыта били дробь, трезвонила капель,

Помешанная на крови слепая пуля-дура

Прозрела, поумнела вдруг и чаще била в цель.

И кто кого — азартней перепляса,

И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет,

А ветер дул, с костей сдувая мясо

И радуя прохладою скелет.

Удача впереди и исцеление больным,

Впервые скачет Время напрямую — не по кругу.

Обещанное Завтра— будет горьким и хмельным.

Светло скакать — врага видать

И друга тоже — благодать!

Судьба летит по лугу!

Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули,

Замешкалась она, забыв махнуть косой.

Уже не догоняли нас и отставали пули.

Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?

Пел ветер все печальнее и глуше,

Навылет Время ранено, досталось и Судьбе.

Ветра и кони — и тела и души

Убитых — выносили на себе.

…Ну, вообще вопрос об автоцензуре — довольно сложный вопрос. Я думаю, что для каждого человека, который занимается сочинительством, если он работает честно, даже если существует автоцензура, то она перед самим собой. И если позиция его четкая, внятная и честная, то это не страшно, тогда эта автоцензура касается толью) качества.

Предположим, мне иногда хочется употребить какое-то грубое выражение, которое было бы здесь, скажем, сильнее. Но я чувствую, что это уже не предмет искусства, это больше для анекдота, чем для стихотворения.

Моя автоцензура прежде всего касается того, чтобы стихи, на которые я потом придумываю музыку, были выше качеством, чтобы они были политичны, чтобы в них всегда было больше поэтического образа и метафоры, чем грубого намерения и тенденции. Это для меня цензура.

Я могу это показать моим близким друзьям. И вот, если они меня начинают критиковать, тогда существует какого-то рода цензура. Потому что я всегда прислушиваюсь, если мои близкие и люди, которые меня любят и любят мои песни, если они мне делают впрямую замечание, говорят: «Здесь, Володя, что-то немножко ты…» — тогда я, вероятно, могу кое-что изменить.

Авторская песня прекрасна тем, что допускает импровизацию, понимаете? Что я могу? Вы иногда не узнаете: какая она была, как только я ее написал и первый раз спел, и какая она будет, когда уже пойдет к людям.

И после такого подробного объяснения могу окончательно вам сказать: у меня нет в уме такого слова «автоцензура». Я могу себя только поправлять, чтоб было лучше качество, но не по-другому.

Вы знаете, практически таких песен, которые я не исполняю в выступлениях, нет! Но я никогда не делаю разницы между тем, когда пою на больших аудиториях и когда пою своим друзьям. И если вы говорите об остроте песни: что, мол, это слишком остро или не слишком остро… Но, во-первых, с какой точки зрения? Если я это написал, то считаю, что это можно исполнять, понимаете? Если вы думаете, что вот, мол, слишком острая песня и ее нельзя петь, то тоже не совсем так, потому что в конечном итоге эти песни делают работу положительную для человека, для любого человека, любой профессии и возраста, национальности, вероисповедания…

Я сижу один на один с листом бумаги. Никто меня не видит. Я беру карандаш, ночью под лампой, сижу и пишу… Поэтому всегда очень откровенно. То, что думаю, это и пишу. Потому что я пишу для себя, для друзей. Иногда совсем не предполагаю, что эта песня станет достоянием многих людей. Хотя в наш теперешний магнитофонный век никуда не денешься. И иногда бывают такие случаи: ты приезжаешь в другой город на какой-то концерт, случайно забываешь текст песни, которую написал неделю назад, а из зала тебе хором подсказывают текст. Вот какие бывают истории.

ЧУЖАЯ КОЛЕЯ

Сам виноват — и слезы лью

И охаю —

Попал в чужую колею

Глубокую.

Я цели намечал свои

На выбор сам,

А вот теперь из колеи

Не выбраться.

Крутые скользкие края

Имеет эта колея.

Я кляну проложивших ее —

Скоро лопнет терпенье мое,

И склоняю, как школьник плохой,

Колею — в колее, с колеей…

Но почему неймется мне?

Нахальный я!

Условья, в общем, в колее

Нормальные.

Никто не стукнет, не притрет —

Не жалуйся.

Желаешь двигаться вперед?

Пожалуйста.

Отказа нет в еде-питье

В уютной этой колее.

И я живо себя убедил —

Не один я в нее угодил.

Так держать! Колесо в колесе!

И доеду туда, куда все.

Вот кто-то крикнул сам не свой:

«А ну, пусти!»

И начал спорить с колеей

По глупости.

Он в споре сжег запас до дна

Тепла души,

И полетели клапана и вкладыши.

Но покорежил он края,

И шире стала колея.

Вдруг его обрывается след —

Чудака оттащили в кювет,