Четыре туберозы - [87]

Золотые звёзды удивлённо мигали на небе. Им редко случалось видеть такие дружеские беседы и такое простое обращение друг с другом существ двух разных миров.

Где-то на задворках завыл пёс, к которому слишком близко подошёл домовой. В кладовой стали возиться два гнома, которые изо всех сил волокли круг свежего сыра.

А невдалеке, на церковном кладбище, что-то застонало в одной могиле. Могила колыхнулась, и упал крест. Это была могила покойного старика-священника, предшественника отца Антония.

Но этих звуков никто не слышал. Их только слышала ночь.

Крепко спал отец Антоний. Его тощее тело и его большая голова нуждались в покое. Одни губы его блаженно улыбались…

Душа его так быстро отделилась от тела, что чуть не разбудила его. Вся трепеща, она прилетела к своим братьям, и стоны и вопли окружили её. Много решали и перерешали они. Но как ни думали, — пути им оставались неведомыми. Бессильные, в великом горе, разлетелись они опять.

Для отца Антония настало время великого вдохновения и великой страсти. «Дворянин» сдержал своё слово и научил его видеть невидимое раньше. Находясь в своём маленьком домике, он в то же время мог быть во всей вселенной — видеть и наблюдать самые разнообразные живые существа.

Он переносил себя мысленно на пустынные берега морей, где до сих пор не дерзала человеческая нога оскорбить своим прикосновением нежный, белый морской песок. Он, невидимый никому, стоял на этом песке, не попирая его. Болезненно-страстно прислушивался он к таинственным голосам, которые доносились к нему из бездонной глуби морской. Из волн выплывали сирены. Они нежились на их пенных гривах. Бирюзой и алмазами светились их тела. Тосковали они о земле, потерянной навсегда. И была в их тоске великая красота. И была она схожа с тоской отца Антония по неизвестному, забытому, далёкому.

Но вот из морской пучины высоко, до кудрявых, приветливых облаков поднялась косматая, чёрная рука. Своими огромными пальцами, высоко над зеркальной поверхностью вод сжимала она обломки буро-красных скал. Злобно потрясала ими.

Промчался бешеный свист. Грозно запенилось море. Мгновенье не видно ничего. Небо, море и белый песок кружатся в неистовой пляске. Чёрная рука бросила скалы в тосковавших сирен — их больше не стало.

Старый, безобразный Береговик с моржовыми усами испуганно бежал от прибрежья в скалы. Он разводил неумело руками и спотыкался на каждом шагу.

Отец Антоний ушёл с морского берега и перенёсся в дремучий бор. Там видел он гномов. Они вылезали из-под корней гигантских, вечно угрюмых елей и свистели тихо-тихо… — По всему лесу раздавался этот тихий свист, которым созывали они друг друга на вече. Они были очень малы, их лица — с глубочайшими морщинами; у всех были предлинные, седые бороды.

Отец Антоний глядел на них и тихо радовался. Когда весь народ гномов собрался в кучу, — то самый старый из них и самый маленький и сгорбленный стал тихо высвистывать свои мысли. Остальные его внимательно слушали.

Отец Антоний понял старенького гнома, потому что он свистел то, о чём отец Антоний думал всегда. Гном свистел:

«Братья, мы что-то забыли, что-то забыли. Нам нужно вспомнить. Нам мешают вспомнить; все нам мешают вспомнить».

Словно в подтверждение его слов, огромная, дымчато-серая сова ринулась на толпу гномов. Она схватила одного из них и мягко, и плавно поднялась с ним к чёрным вершинам вековых елей. Гномы быстро попрятались под корни деревьев. Убегая, они свистели:

«Нам мешают. Нам мешают. Нам не дают вспомнить».

Высоко над ними большая серая сова поедала старенького гнома — он не плакал…

Отец Антоний перенёсся к себе домой, а дома записал гнома в своё поминанье и помолился за него. В этот день он так много видел, и его большая голова так много думала, что, в конце концов, он ничего больше не мог понять. Его голова была очень утомлена и перестала сковывать душу с телом.

А душа его возрадовалась. Она-то не была утомлена! Она стала шептать ему, что тоска сирен и тоска гномов — его собственная тоска. Она шептала, что они ему родные, чтобы он полюбил их, — что тогда он поймёт и свою тоску, и навеки расстанется с «Дворянином». На этот раз он был внимательнее и понял кое-что, но, признаться, всё-таки очень мало. Голова, большая голова ему мешала!

Шли дни за днями. Он очень много видел и стал очень много понимать, но, к сожалению, всё больше головою. Когда голова его утомлялась, она не позволяла ему слушаться души, а мощно требовала сна. И он засыпал.

Тогда душа освобождалась от его тела и быстро летела к своим братьям — свободным духам. Они окружали её и — плакали.

В одну ночь она летела к ним, но по дороге ей встретилось нечто страшное. Это был безобразный, чёрный ком. Он весь дрожал, как студень, и в глубине этой чёрной массы, надрывая душу, звучали рыдания. Два огненных, пронизывающих глаза беспокойно и печально горели в этой черноте. Это странное существо преградило ей путь. Это была душа предшественника отца Антония, усопшего священника.

Дрогнула испуганная душа и в ужасе помчалась к своим свободным братьям, а за ней, как вихрь, мчался безобразный ком с горящими глазами.