Четыре танкиста и собака - [58]

Янек молчал. Ему было тем тяжелее, что с самого начала он не чувствовал симпатии к хорунжему Зенеку. Кого нам больше жаль? Тех, кого больше любим, или тех, кого не баловали своими чувствами?

Улыбки и шутки покинули экипаж. Однако молодость победила. Выспавшись в первую ночь, прошедшую сравнительно спокойно, танкисты почувствовали прилив сил и взялись за работу, горя желанием побыстрее привести машину в порядок. О себе они заботились меньше всего – кончилось тем, что они сбросили повязки, которые наложил им санитар. И только за Шариком следили все четверо. Он ходил с двумя повязками, приклеенными пластырем к шерсти.

Утром третьего дня все было почти готово. Все, кроме Янека, занялись проверкой механизмов. А он чуть свет отправился под Острув на склады бригады, откуда должен был принести радиостанцию, потому что старая окончательно вышла из строя. Шарик, конечно, побежал за хозяином.

Прождать пришлось дольше, чем Кос предполагал. Сначала не было техников, которые уехали на передовую ремонтировать поврежденные танки и вытаскивать с поля боя разбитые машины, потом ему пришлось ждать лампу, за которой послали на другой берег Вислы. Не имея возможности как-нибудь ускорить все это, Янек походил немного вокруг штаба и даже спросил о Лидке, но ему ответили, что она дежурила всю ночь, сейчас спит и будить ее не стоит.

Он, впрочем, и не настаивал на этом, потому что и сам не знал точно, чего он хочет: сообщить ей о смерти хорунжего Зенека или просто увидеть, как она выглядит, узнать, о чем думает. Штабные писари пригласили его вместе с Шариком на кухню, угостили обедом и начали расспрашивать, как танкисты были в засаде, как ходили на помощь окруженному батальону, как собака отнесла записку и вернулась с топливным насосом.

Солнце стояло почти в зените, когда после нескольких проб приема и передачи Янек смог наконец уложить радиостанцию в вещмешок и отправиться в обратный путь. Зной донимал с самого утра, но только теперь, выйдя в поле, Янек почувствовал, какая сейчас невыносимая жара. Над землей стоял запах гари, в воздухе висела тонкая пыль; казалось, что воздух обжигает кожу, что с каждым вдохом легкие накаляются все больше и больше.

Янек закатал рукава комбинезона выше локтей, расстегнул ворот. В руке он нес винтовку «маузер» с оптическим прицелом, которую подарил ему на прощание светловолосый гвардеец из батальона капитана Баранова.

Друзья сибиряка удивлялись: «Столько времени ты ее искал, а теперь отдаешь. Она нужна тебе, а не ему». Немногословный солдат произнес тогда длинную речь: «Ценность подарка измеряется тем, насколько он дорог тому, кто дарит. Иногда кусок хлеба значит больше, чем часы от начальства. Я не хочу, чтобы единственным воспоминанием поляков обо мне была бы разбитая гусеница. Я дарю то, что у меня есть и что считаю ценным». Цену винтовке придавали насечки, сделанные перочинным ножом на прикладе. Было их девять. Означали они меткие выстрелы, произведенные сибиряком в окружении под Эвинувом.

Янек шел по полю, неся винтовку стволом вниз, как охотничий штуцер. За спиной его тяжело дышал Шарик. Где-то впереди изредка рвались мины и снаряды. Бой утихал: немцам уже недоставало силы, чтобы рваться вперед, а наши удары еще не набрали этой силы. По звукам можно было судить, что это, скорее, обмен выстрелами, может быть, разведка, но никак не атака. Кос даже немного удивился, потому что знал, что всю бригаду переправили на западный берег, что еще со вчерашнего дня инициатива находится в наших руках и что сражение идет уже западнее Студзянок. Вчера оно было все-таки куда более ожесточенным и вот лишь сегодня, в воскресенье, утихло.

Янек спокойно миновал поле, вошел в лес, но и здесь, несмотря на тень, не было прохладней. Тропинка петляла между деревьями, по самой опушке бора; с правой стороны между стволами виднелось широкое открытое пространство, слегка поднимающееся вверх. Чернели оставленные в беспорядке разбитые и сгоревшие машины – то ли свои, то ли немецкие, издали не разберешь.

На середине склона зеленел островок деревьев вокруг трубы кирпичного завода. Эта труба давно служила мишенью для артиллеристов и была пробита в нескольких местах, верхушка ее развалилась, но, несмотря на это, труба еще держалась. У горизонта, вдоль дороги, росли тополя, выстроившись двумя ровными шеренгами, а слева, на фоне сосен, белели березы. Около сгоревшей лесной сторожки, где земля была изрыта окопами, выделялся темный ряд елей.

Тропинка, по которой шел Янек, изгибалась дугой вдоль отступающего края леса, но Янек знал, что потом она опять побежит в прежнем направлении, и, желая сократить дорогу, пошел напрямик через поле. Все равно, что там, что здесь, было одинаково жарко. Сначала Янек никого не встретил, но, когда он вышел на открытое пространство и зашагал вдоль межи, огибая кусты чертополоха, он услышал, как кто-то из лесу крикнул высоким голосом:

– Младший сержант!

Он не обратил внимания на этот крик и продолжал шагать. Только Шарик навострил уши и повернулся в ту сторону, откуда долетел голос.

– Янек! – снова окликнул его кто-то.