Четыре танкиста и собака - книга 2 - [8]

— С первого выстрела?

— С четвертого. Я четыре раза, чтобы разлет посмотреть и...

— Что — и?

— Никто бы и не заметил, если бы не влепил в самую середку ихнего склада.

— Так это правда, что именно ваши снаряды попали?

— Один только, четвертый, товарищ генерал. Что правда, то правда.

— Командир танка! — позвал генерал.

Из-за ближайшей сосны выбежал Кос и встал на правом фланге своего экипажа. Шарик бежал за ним, подпрыгивая от радости, но, заметив, что все стоят навытяжку, тоже присел на задние лапы, как и полагается дисциплинированной собаке.

— Приказом командующего армией, — торжественно произнес генерал, — экипаж танка 102, уничтоживший склад боеприпасов противника на передней линии фронта, награждается медалями «Отличившимся на поле боя». Командир — серебряной, остальные — бронзовыми. Вручение наград состоится в ближайшие дни. — Генерал на минуту остановился и совсем просто добавил: — Не ожидали?

— Как снег на голову, — искренне признался Густлик. — Янек же...

— Знаю. Он не стрелял. Но не хотите же вы, чтобы я доложил командующему армией, что сержант Кос удрал без пропуска к девушке и что его нужно, собственно говоря, наказать?

— Нет, конечно, — признался Густлик.

— У нас в Грузии... — начал было Саакашвили, но замолчал.

Генерал продолжал:

— Так бывает: совершишь иногда подвиг, а никто и не заметит, не наградит. Зато в другой раз выйдет так, как у Янека. В итоге — все правильно.

— Гражданин генерал, я во время форсирования... — начал было Кос.

— Погоди. Все вы заслужили медали еще за «Херменегильду». А сейчас — трое спать, один — на пост. Поспите хотя бы немного до рассвета.

После отъезда генерала улеглись не сразу. Нужно ведь было рассказать друг другу о приключениях минувшего дня, а о некоторых событиях по два, а то и по три раза. Почти час у них заняло «знакомство» с сержантом Шавелло и его пехотинцами.

Часам к двенадцати ночи осушили они бутылку вина. Янек рассказал, как он открыл кран у бочки в подвале дворца Шварцер-Форст. Все смеялись до слез, а потом, убаюканные постукиванием автоматов из-за Одера и приглушенным тявканьем минометов, заснули так крепко и глубоко, как умеют только солдаты.

На посту стоял сначала Елень, потом Черешняк, который, не желая никого будить, дождался рассвета.

Туман от реки, словно медленно закипающее молоко, взбирался по крутому обрыву берега; порывы свежего ветра разносили его лохматые пряди между стволами дремлющего леса, опутывали ими артиллерийские щиты, вплетали их в маскировочные сети, заливали песчаные окопы колышущимся белым паром.

За башней, на двигателе, крепко спали три танкиста, накрытые плащ-палатками; подушки им заменяли шлемофоны. Они даже не проснулись, когда из-за реки Альте-Одер ударила тяжелая батарея и польский берег всколыхнулся от взрывов.

Когда эхо разрывов утонуло во мгле, где-то рядом, по другую сторону танка, деловито застучал топор. Легкое постукивание разбудило спящего с краю Григория. Он открыл глаза, соскочил с брони и увидел Черешняка, который кончал уже обтесывать довольно толстое, более чем двухметровой длины бревно.

— Зачем это ты? — тихо спросил Саакашвили. — Почему меня вовремя не разбудил?

И, не дождавшись ответа, сделал несколько взмахов руками, подскоков и приседаний. Желая согреться и размяться после сна, он затанцевал вокруг удивленного Тома-ша, который вертел головой, выжидая момент, чтобы ответить.

— Все ставят. И справа, и слева...

— Что ставят?

— Столбы. С орлами. Здесь ведь граница.

— Хочешь иметь свой собственный?

— Нет. Но руки тоскуют без дела, и если бы сержант Кос приказал...

Шарик тоже проснулся, стремительно шмыгнул в лес, так же стремительно выскочил оттуда и начал носиться большими кругами вокруг танка.

— А на чем орла нарисуешь?

— На доске, — ответил Черешняк и, нагнувшись, полез в свой набитый всякой всячиной вещмешок, вытянул довольно большой кусок гладкой широкой доски.

Григорий вынул из кармана огрызок химического карандаша, которым он писал письма Хане, и быстро набросал контур орла.

— Это так вы на посту стоите, сынки? — послышался голос Коса за их спиной. — Эх, сказал бы вам вахмистр Калита пару ласковых слов.

— Янек, посмотри, — прервал его Григорий, показывая рукой на столб и доску. — Будем ставить?

— Надо бы красной и белой краски.

— Красной хватит. После ремонта сурик остался...

Тем временем Томаш выстругал своим садовым ножом два колышка и проделал шилом отверстия в доске и в столбе. Прикрепил одно к другому без гвоздей, а механик достал из танка банку с суриком.

— Ставь сюда. — Саакашвили показал, как приставить столб к броне танка, и, усевшись на него верхом, размазал пальцем краску по доске. Получился фон.

— Густлик! — Янек потряс силезца за плечо. — Вставай!

— Ох, — зевнул Елень, широко открывая рот. — Жалко, что у нас сегодня наступление. — Он сладко потянулся. — Приснилась такая славная девушка и говорит: «Только тебя люблю, Густличек. Свадьба будет...» Разбудили меня, и не знаю теперь, когда она будет, — жаловался он вставая. Затем, смочив руки росой, протер лицо и шею.

— В первое воскресенье после войны, — заверил Кос. — Иди сюда и посмотри. — Он взял Еленя за рукав и подвел к Григорию.