Четыре степени жестокости - [102]

Кто-то забарабанил в дверь. Шум был почти оглушающим, крики слышались почти что у меня над ухом. В воздухе по-прежнему пахло реагентом, но благодаря хорошей вентиляции он был уже не таким едким. Я хотела спрятаться под стол, как маленькая девочка, и сидеть там, но тут увидела, что Стоун встал на колени и пополз. Невероятно, как он умудрился выжить и не задохнуться. Я устремилась к нему, схватила дубинку и со всей силы ударила по спине. Я била его снова и снова, страх придал мне нечеловеческую силу. Затем, чтобы окончательно обезопасить себя, я завела его безжизненно повисшие руки за спину и сковала их наручниками, после чего заковала ему ноги и снова спряталась под столом.

Я взяла телефонную трубку с приборной доски и попыталась выйти ни связь. Мне никто не ответил. Я подождала с минуту и повторила попытку. Когда же в трубке наконец зазвучал голос, я почувствовала себя неловко, как человек, который внезапно врывается в комнату, полную людей, или оказывается на встрече или вечеринке, куда его не приглашали. Голос потребовал, чтобы я сообщила о моем состоянии и местонахождении.

Я назвала свое имя. Сообщила, в каком плачевном положении нахожусь:

— Я в «Пузыре». Я ранена и совсем одна.

Молчание. Пауза. Затем послышался другой голос, который я также не опознала:

— Что случилось? Где ваш напарник?

Я с трудом ответила:

— Кажется, он мертв. — Я посмотрела на обмякшее тело Катлера, на огромную красную шишку на его голове, напоминающую хохолок экзотической птицы. — Элвин Катлер мертв. На нас напали. Нас подставили. — Я не могла подобрать нужные слова.

Послышался еще один голос. В его вопросах слышался укор, и я не могла понять почему.

— Что случилось с Катлером? — спросили меня.

— Ударили его же дубинкой. Это сделал репортер. Стоун. Думаю, я убила его.

Я понимала, что мои слова казались полной бессмыслицей, но отсутствие ответа на другом конце провода привело меня в еще большее смятение.

— Это сделал Дроун! Дроун открыл те чертовы ворота!

И снова никакого ответа.

— Постарайтесь держать ситуацию под контролем.

Команда прозвучала неразборчиво, и я не была уверена, что правильно расслышала ее. Рация отключилась.

Я оставила попытки выйти на связь. Посмотрела через стекло в зал, осторожно взглянула через платформу на панель управления. Там царила полнейшая анархия. Весь беспредел отражался на мониторах. Люди выбегали из камер в коридор, спускались по решеткам, сгибали и выкручивали прутья, отрывали их, били ими о стены и ворота. Всех захлестнула волна насилия.

Это невозможно остановить. Настоящий конец света. Я в оцепенении следила за происходящим, осознавая свою полную беспомощность. Джинн вырвался из бутылки, и я не могла загнать его обратно. Кнопки, закрывающие ворота, больше не работали. Ни одна из дверей не открывалась. Зэки заблокировали их, обеспечив себе свободу передвижения. Война была выиграна без сражения, без единого выстрела. Надзирателей потеснили. Возможно, некоторых из них заперли в блоках, в лазарете или в изоляторе. Я осталась в «Пузыре» совсем одна. Зэки накрывали тряпками или разбивали камеры наблюдения, установленные в блоках и о туннелях. Я сжала в руках дубинку и зажмурилась.

43

Когда все выбежали из своих камер, Джош остался на месте. Все двери были открыты. Скважина заглянул в его камеру, упершись руками в стены дверного проема. Он заявил, что зэки захватили власть над блоком.

— Что скажешь? — спросил он, поглаживая себя по боку, и Джош обратил внимание, что Скважина сделал из своей тюремной одежды некое подобие вечернего платья. Оно перехватывало его смуглую голую грудь, обтягивало бедра и спускалось до лодыжек. Скважина махнул Джошу рукой и удалился вихляющей походкой.

Джош остался один.

Он думал, что хорошо знает, какой шум могут поднять зэки, но, оказалось, явно недооценил глубину восторга от внезапного обретения свободы и силу вопля, полного радости и неистовства, который способны издавать вырвавшиеся из заточения люди.

Внизу слышался рев множества голосов, орущих и улюлюкающих, топот ног, грохот разбиваемых стальных унитазов и раковин, которые выдирали из своих мест, корежили и бросали вниз с высоты пятнадцати метров, лязг решеток, вырываемых из камня и бетона, где они сидели прочно, как окаменелые останки динозавров.

Джош осмотрел свою камеру и прикинул, сможет ли оторвать от стены койку и забаррикадировать ею вход. Правда, он не был уверен, воспримут ли остальные его поступок как знак протеста. Вдруг посчитают провокацией. Когда пробегающие мимо мужчины стали останавливаться и с подозрением смотреть на него, он поднялся с корточек и вышел из камеры.

В конце своего яруса он заметил Роя. Тот кричал что-то зэкам наверх и вниз, раздавая команды. Казалось совершенно не важным, слышат они его и готовы ли подчиниться. Рой вел себя как дирижер оркестра: в одном месте пытался успокоить бесчинства, в другом — наоборот, поощрял приступы ярости. Казалось, всеобщая истерия заряжает его особой энергией. Он заметил Джоша издали и махнул ему рукой:

— Джоши, иди сюда! Ты мне нужен!

Джош не мог проигнорировать обращенную к нему команду и пошел по коридору, продираясь через толпу бегущих ему навстречу зэков, перешагивая через куски цемента и покореженные железные прутья, стараясь держаться подальше от дыр в ограждении, где решетки свисали, как фрагменты разрушенного подвесного моста.