Четыре рассказа - [4]

— Ну, что же, Андрей, видно, здорово ты немцев не любишь, коли палкой бьешь. Хоть год твой, наверное, для призыва не подошел, все равно иди ко мне в орудийный расчет. У нас не заскучаешь и без дела сидеть не будешь.

— Ох, товарищ командир, я им из пушки и за маму, и за хату, и за все село… Только возьмите.

Через несколько минут орудие на рысях покатилось вперед. Не прошло и получаса, как Юлдаш увидел эти танки, четыре из которых были еще целыми, грозными… Но сколько сделано и пережито было за эти минуты.

Прошло еще немного времени. Орудие вступило в бой, било по огневым точкам, по домам, дзотам, по пехоте противника. Да мало ли целей в бою!

Через два дня был взят город Рогачев, и за рекой Друть образован плацдарм, а еще через пару дней вечером были построены все люди полка, свободные от боевой работы.

Был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении полка орденом Красного Знамени и Приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении полку наименования «Рогачевский».

Вручались первые награды за форсирование Днепра, за захват и расширение плацдарма, за освобождение города Рогачев. Начальник штаба зачитывал приказы, командир полка вручал награды:

— …Старший сержант Азимов Юлдаш — орденом Красного Знамени, — читал начальник штаба. — За то, что со своим орудием одним из первых форсировал Днепр, за то, что уничтожил четыре вражеских танка, за то, что…

— Орденом Отечественной войны I степени — младший сержант Петренко — наводчик орудия.

— Орденом Славы III степени — рядовой Семенов — заряжающий орудия. За то, что будучи раненым, не ушел с поля боя и обеспечил выполнение боевой задачи.

Орденом Красной Звезды были посмертно награждены погибшие солдаты орудийного расчета Азимова.

Сердце Юлдаша от волнения усиленно билось, в ногах приятно покалывало. Он взял обеими руками протянутый ему орден, который блестел золотом и красной эмалью, прижал его к губам, потом посмотрел на командира полка, быстро сунул орден за пазуху ватника и опять обеими руками схватил протянутую ему руку, прижал ее к своей груди, поклонился, не выпуская руки, и громко сказал: «Служу Советскому Союзу». Юлдаш был счастлив. Теперь он один из самых славных узбеков. А как его, Юлдаша, встретят дома, после войны… Но вдруг Юлдаш вспомнил, что среди них нет того солдата.

— Товарищ командир, — сказал Азимов, — узнай пожалуйста, где тот солдат, что первый танк сжег. Это он все сделал, он танки остановил. Пусть ему самая большая награда будет. Мы ведь как на полигоне по неподвижным мишеням стреляли, а он с ними один открыто. Скажи, пусть наградят, а то я ему свой орден отдам. Все мы отдадим.

— Его нет, — ответил командир.

— Нет? Эх, солдат, солдат, — вздохнул Азимов. — Тогда скажи, пожалуйста, где могила. Я на могилу свой орден положу.

Командир печально посмотрел на Юлдаша:

— Его нигде не могут найти. Командующий армией приказал: оповестить наступавшие войска и найти этого солдата, но его не нашли.

Юлдаш опустил голову, повернулся и понуро пошел на место. Он хорошо понимал, что значит: четыре дня не могут найти солдата. Этого солдата не нашли и потом. Никто не знает, как его фамилия. Он, видимо, погиб, совершая свой солдатский подвиг. И этого также не видели те, кто мог бы отметить его золотой наградой, поставить на могиле гранитный монумент, обессмертить в песнях его имя.

Он сам поставил себе памятник — пять разбитых фашистских танков. И оставил в сердцах очевидцев пример беззаветно-геройской солдатской службы.

Художник Зубов и кое-что о фронтовых санитарах

В начале января 1942 года под Москвой, где-то между Боровском и Вереёй, у нас происходила небольшая перегруппировка войск. То ли внутри дивизии, то ли в масштабе армии. Где было тогда знать об этом лейтенанту — командиру 76-мм артиллерийской батареи?

Когда вышли из боя и маневрировали по фронту в 10–15 километрах от переднего края, у меня появилась возможность зайти в медсанбат дивизии проведать раненых из нашего полка и особенно хотелось навестить тех, что из батареи, которой я командовал.

К санитарным палаткам, развернутым на лесной поляне, по ухабистым снежным дорогам все время подвозили раненых: на грузовых машинах, на санях-розвальнях, а многие раненые полегче, группами и в одиночку, подходили пешком.

Нерадостное это было зрелище. Вот они, издержки войны, результаты боя — избитые, разорванные или убитые люди. Пожалуй, только здесь, и именно здесь, в полевом госпитале, понятие «бой» отождествляется с «бойней».

В открытом бою другое дело. Там основу действий и возможности составляют живые и здоровые люди, а убитые или раненые лишь сокращают количество бойцов. Раненые и убитые лежат на поле боя по одиночке. С ними занимаются находящиеся вблизи товарищи или санитары. Тут же нет никакого боя, никакого энтузиазма, а только кровь, мучения, разорванные одежды и смерть. Смерть, колеблющаяся около лежащих растерзанных людей. Она приближается к лежащему. От некоторых ее отгоняют врачи, некоторых она берет мертвой хваткой и не выпускает.

В больших палатках стоят походные операционные столы. На них раненые. Они ложатся сами или их кладут санитары. С блестящим инструментом, с окровавленными кусками ваты и бинтами стоят врачи и медсестры. Стоят, склонившись, разговаривают резко, но вполголоса. Вскрикивают от боли или стонут оперируемые, резко звенит брошенный в миску использованный инструмент.