Четыре рассказа - [3]

Пара выстрелов, и взорвался еще один танк. У третьего танка открылся верхний люк. Оттуда показалась голова в черном берете. Удар осколочно-фугасной гранатой захлопнул люк вместе с головой. Еще минута, может быть две, и все кончено. Горят четыре вражеских танка.

…Но кто расправился с пятым танком? Пушек впереди еще не было. Да и вообще, почти никого из наших там еще не было. Кто же прошел туда? Кто с винтовкой, ручной гранатой или с бутылкой горючей жидкости пошел на пять стальных танков? На пять немецких пушек и десять пулеметов. Один на двадцать врагов, одетых в броню.

Оставив с орудием и лошадьми наводчика и еще двух человек, Азимов с остальными солдатами по снегу и лужам, перепрыгивая через борозды и увязая в грязи, побежал к танкам, четыре из которых, шипя и хлопая, выпускали клубы серого дыма, вызывая приятную гордость. Из пятого танка тоненько струился дымок.

— Товарищ старший сержант, кто же его? — спросил высокий солдат, белокурый латыш Шнефелс.

— А вот, смотрите, — ответил Азимов. — У этого танка порвана одна гусеница, под ней мелкая воронка, будто кто-то землю ногтями ободрал во все стороны, а в середине, видите, маленькая ямка с растреснутыми краями, величиной с кулак. Ясно, что это ручная граната.

— Но почему танк сгорел? — рассуждал вслух замковой Зайцев.

— Сейчас разберемся.

— Во, смотрите, — показал Шнефелс рукой сверху на броню танка. Там лежали подплавленные осколки разбитой бутылки.

— А вот еще под танком стекляшки, — сказал Зайцев и полез головой между гусениц.

Азимов махнул рукой, чтобы все молчали:

— Смотрите. Теперь ясно, он гранатой сорвал гусеницу, а потом зажег его бутылкой горючей смеси «КС».

Рядом с танком лежали три убитых танкиста в черных куртках с изображением черепа и костей на воротниках. У двух куртки немного обгорели, значит, выпрыгивали уже из горящего танка, и по ним сразу стреляли (потому что лежали у самого танка). Впереди, метрах в десяти от танка, в грязи на дороге еще один убитый в черной куртке. Видно, с ним кто-то долго боролся. Порванная одежда на нем вся в грязи, вокруг грязь примята и забрызгана кровью, лицо его исцарапано, щека прокушена.

К артиллеристам подошел старик, живший в метрах трехстах, на хуторе близ деревни Вищин:

— Здравствуйте родимые! Ну вот, наконец, и свои пожаловали. А ты, никак, киргизец будешь? — обратился старик к Азимову, признав в нем начальника.

— Нет, папаша, я узбек.

— Все одно, родом-то ты из Туркестана будешь. Я ить при царе Микалашке беспутном у вас семь годов прослужил. Плохо тогда вашему брату было.

— Теперь, папаша, не узнал бы. Все по-другому.

— Оно и видно. Раньше вас начальники и за людей по-настоящему не признавали. А теперь сам в начальниках ходишь. Якши, джигит, — сказал старик.

— Якши, аксакал, — ответил Азимов с почтением.

— Что, удивляетесь? — старик многозначительно кивнул в сторону танков.

— Ты что, папаша, видел? — спросил Азимов.

— А как же, видел, — утвердительно кивнул старик. — Стреляли они, не доехав до нас с версту, вон по тому лесу, — показал дед в сторону, где погибли батареи. — Как подъехали эти танки ближе, подбежал по канаве наш солдат, лег на дороге в колею и в грязь зарылся. Ждал. Как подошел первый к нему танк совсем близко, он его бомбой взорвал, да так, что тот огнем загорелся. Германцы стали сверху выпрыгивать. Троих застрелил, да, видать, больше винтовка не была заряжена. С четвертым схватился в рукопашную, вот с этим, что поодаль. Долго они с ним катались перед танком, но тут наш парень деревенский Андрюха канавой подполз, да немца колом по голове.

— А где солдат-то этот? — спросил Азимов.

— Да бог его знает. Как порешили последнего, так канавой обратно ушел.

— Звать-то его как, не знаешь?

— Да где же мне знать!

— А хоть какой он был?

— Как какой? Как все наши. Солдатик как солдатик, неприметный на вид. Шинель на нем серая, а сердце у него русское. — Видно, мысль какая-то мелькнула у старика. Встряхнулся он, выпрямился и с волнением сказал. — С первого взгляда видно, что тот солдат — Орел, а ударом — Сокол. Сразу смекнул, что на гати ихним танкам не разъехаться и в бок не сползти: болото — утопнут. Ударил по первому и поминай, как звали. Службу свою солдатскую справил и пошел. Эй, Андрюха, поди сюда! — крикнул дед показавшемуся невдалеке пареньку лет шестнадцати.

Парень подбежал.

— Как хоть, парень, солдата того завали?

— Где мне знать?

— Как, где знать?

— А он не сказывал. Как немец-то вытянулся, мы с ним по канаве- и к дому. Он спереди, я за ним. За дом как зашли, он мне и сказал: «Век тебя, парень, помнить буду». Вытянул из шапки звездочку, дал мне и ушел. Вот она, эта звездочка, смотрите, — сказал парень, вынув из-за пазухи кожушка желтоватую жестяную звездочку, вырезанную, очевидно, из консервной банки. — А росту он обыкновенного, — добавил парень.

— Эх, так и не узнали того солдата, — сказал с сожалением Юлдаш. — Ну, хоть запишу фамилию парня с именем и отчеством и откуда он. Командиру доложу. Ведь парень в нашем деле тоже геройство проявил, можно сказать, почти в тылу врага.

— Дяденька, а мне с вами можно? — с восхищением глядя на солдата, взволнованно, со слезами на глазах спросил парень. — У меня сегодня немцы маму в хате спалили, а отец в Красной Армии с 41 года воюет. Возьмите, я вам, что хотите делать буду.