Четыре повести о Колдовском мире - [27]

Они мчались, мчались под усиливавшимся дождем, заливавшим лицо и глаза и смывавшим кровь, низвергавшуюся потоком с его руки и меча.

Девушка ворочалась и стонала, а значит, была жива. У него же болело в боку. Эту боль он ощутил только сейчас. Время от времени накатывали приступы головокружения, которые не имели ничего общего с бешеным стуком сердца и дрожью в ногах, следствием яростной борьбы. Он был ранен и боялся посмотреть, насколько серьезно. Когда же почувствовал, что Санел замедлил ход и перешел на рысь, а потом и захромал, то понял, что состояние лошади было намного серьезнее, чем рана в его боку.

Он еще немного проехал вперед. Думал, что Санелу удастся добраться до почти непроходимой территории. Раскаты грома и проливной дождь тоже были на руку. Дождь, как плотный занавес, отделял его от врага, который, как он хотел верить, считал, что не найдется такого сумасшедшего жителя Долин, который вздумал бы в одиночку атаковать патруль. Они знали, что у жителей Долин имелась привычка небольшими силами атаковать патруль и заманивать его в ловушку. Они приучили Гончих с подозрением относиться к подаркам от богов и людей Долин, прикидывавшихся дураками.

Таким образом, подозрение Гончих защищало человека, бывшего непроходимым дураком. Так, силы Долин спасли блудного сына и девочку-сиротку.

— У тебя все в порядке? — спросил он девочку, разрезав связывавшие ее веревки и сунув меч в ножны. Он помог ей сесть, стараясь не поцарапать нежную кожу своими пряжками, отвел светлые волосы от бледного испуганного лица.

— Житель Долин, — пробормотала она, стуча зубами. — Житель Долин.

— Джерик, — сказал он, — из Палтендейла.

Ей было лет двенадцать. Во всяком случае, не больше тринадцати. На нее находили приступы дрожи, сменявшиеся слабостью. — Ты не ранена? Они не ранили тебя?

Она опять сильно задрожала и закрыла глаза.

— Дурак, — упрекнул он себя, и крепко прижал ее к себе, прислонившись щекой к ее виску. Дождь лупил по ним; голова его кружилась от потери крови и страха за сложившееся положение.

— Никто тебя больше не обидит, — пообещал он. — Клянусь госпожой и лордом — тебя никто не обидит.

Она приникла к нему, как потерянный ребенок, каким она, в сущности, и была. А он остановил лошадь, соскочил вниз и, усадив девочку в седле, пошел осмотреть коня.

Рана под ребрами натянулась, словно его полоснули ножом. Он, потеряв равновесие, привалился к боку Санела с ощущением дурноты.

— Да, мой мальчик, — пробормотал он, похлопывая огромное теплое плечо, — ну и попал же я в переделку.

Гнедой конь повесил голову и переступил с ноги на ногу. Не сходя с места, Джерик увидел рваную рану, тянувшуюся вдоль бока и спускавшуюся на брюхо — красное полотнище на мокрой коричневой шкуре.

— Да еще в какую переделку, — подтвердил Джерик, поглаживая по плечу боевого коня, и почувствовал комок в горле. Он посмотрел на девочку и, взяв в панике поводья, повел лошадь.

Тихо, очень тихо… лишь неверный топот копыт гнедого коня да шепот ветра в траве, подсушенной солнцем. «День ясный, безоблачный, и если поблизости от этой ложбины, проложенной горной речкой, есть Гончие, — думал Джерик, — то в такой тишине они станут легкой добычей для врагов». У тела, однако, были свои законы: он умирал, и гнедой конь тоже умирал, вот такое совпадение. Если бы еще девочка не была больна… но у нее был жар и бред. Ему пришлось привязать ее к седлу, но это вызвало у нее ночные кошмары: ей казалось, что она находится в плену у Гончих.

«Поезжай», — сказал ему Фортал. И что же теперь? Раненый мужчина, раненая лошадь и бедный беспризорный ребенок. Он оставит его без защиты в этом вражеском мире.

Он похоронил Фортала. Это было последнее, что он мог для него сделать. Он притащил на место его упокоения самые тяжелые камни, чтобы уберечь его от хищников, и даже от Гончих. Он натрудил себе руки и разодрал их в кровь, пока устраивал пирамиду из камней, зато она будет стоять прочно. Никто из глупого любопытства не потревожит сон Фортала.

Закончив работу, он долго сидел в темноте. Что дальше? «Куда, милорд?» Ответа не было. Сразиться с Гончими? Взять Санела, пойти напролом и погибнуть?

Так ответил бы юнец. Он и сам мог ответить так в юности, когда был преисполнен надежд. Но за свою жизнь он в избытке насмотрелся на такое самоуничтожение и по большей части считал его глупым. Ни одна такая гибель не остановила Гончих и не спасла никого, и это в то время, когда Форталу отчаянно нужна была помощь.

Нет, Фортал не уважал героев. «Поезжай. Сам выбирай свой путь. Живи». Чего еще хозяин Палтендейла мог хотеть от него, последнего оставшегося в живых человека из своего отряда? Фортал хотел, чтобы хоть кто-нибудь выжил, вот и все. Он хотел, чтобы здравствовал его любимый Санел и хотел, чтобы хоть один человек из Палтендэйла сумел выбраться из окружения. Не большой человек, не герой, просто последний его солдат, тот — который, он знал — похоронит его.

И каков же итог? Горная речка, тишина, нетвердая походка раненого коня, и его собственная кровь, темным пятном расплывающаяся на его кожаных доспехах — от ребер и до колена. Когда он спотыкался, рана раскрывалась, и яркая кровь, пропитывая повязку, вытекала наружу. В такие минуты горы и небо начинали качаться и плыть перед его глазами, скалы заволакивались пеленой.