Четыре повести о Колдовском мире - [14]

— Мэл, ты и я, мы должны быть вместе. Либо я последую за тобой, либо ты за мной, когда придет время. Я не могу без тебя жить, даже когда ты сердишься на меня. Ты мой единственный верный друг, другого такого у меня никогда не будет.

— У тебя будет муж, Хрок.

— Не будь дурачком. Кроме лица и имени, я ничего о нем не знаю. И ни то, ни другое мне неинтересно. Без тебя мне будет одиноко до конца жизни. Ведь ты, Мэл, вторая половина моей души.

— Твоя душа вышла из бутылки, что была в старой сумке Мердис, — сказал Мэл. — Чего хочешь ты от меня, обычного жителя Долины? Чего ради вы, Древние, беспокоитесь о людях Долины? Мы нужны вам лишь для защиты того, что спрятано в Пустыне?

— Я не принадлежу к Древней Расе, — возразила Эйслин.

— Неправда, принадлежишь. Ты знаешь настоящие имена всех вещей на свете. Лечишь раны. Управляешь тучами. Разговариваешь с людьми, что находятся в сотнях миль отсюда. Да, река, которая нас разделяет, так широка и глубока, что мы никогда не увидим ее берегов и не узнаем глубины. Ты из тех, других. И никогда не станешь одной из нас. Но к твоему предупреждению прислушаются. Уж что-что, а поднять людей на борьбу Старая Раса умеет.

Развернув коня, он направился к Малмгарту, оставив Эйслин позади. Она же послала лошадь вперед, позволив ей ехать, куда вздумается. Боль в ее сердце напоминала описанную Мэлом реку: она была так велика, что угрожала поглотить ее. Она ощущала безнадежность и пустоту, а Мэл казался ей незнакомцем.

Лошадь по привычке принесла ее к Обиталищу голосов. Эйслин спешилась и пошла к месту прослушивания. Сразу же услышала голос Мирр: «В чем причина твоего горя?»

— Я люблю смертного человека, — призналась Эйслин, — но такая любовь обречена.

— А разве мы не смертные? — спросила Мирр. — Наши тела такие же, как и у них, с теми же страхами и желаниями. Отчего бы нам тогда не любить смертных мужчин?

— Сила разделяет нас, — с горечью ответила Эйслин. — Мы никогда не станем обыкновенными женщинами Долины. Нам мешают наши знания и голоса, шепчущие в уши. Мы созданы для определенной цели — для защиты того, что спрятано в Пустыне. Как же можем мы быть обыкновенными с такой ответственностью?

— В зависимости от потребности в нас ответственность наша будет либо увеличиваться, либо уменьшаться, — ответила Мирр. — Когда потребность станет минимальной, мы будем почти обыкновенными.

— Но будет ли Мэл смотреть на меня как на обыкновенного человека или он всегда будет ощущать расстояние между нами? Если мы такие великие и мудрые, отчего же мы так страдаем?

— Мы ведь тоже люди, сестра, и природа наша человеческая. Заранее предсказать ничего нельзя. В нас все смешано. Даже Древние не могут предсказать нашу судьбу.

— Отчего же не могут? Выходит, люди Древней Расы тоже не такие великие и мудрые! Отчего мы должны страдать?

Мирр замолчала, и Эйслин услышала голоса других мертворожденных. Ана повредила ногу, упав с лошади еще ребенком, и с тех пор боль ее не отпускала. И другие мертворожденные чувствовали боль, сходную с болью Эйслин. В уши к ней ворвалась буря жалоб, и она сошла со своего места. Сделав шаг в сторону, Эйслин вдруг услышала один-единственный голос, прорвавшийся сквозь громкий хор голосов. Он произнес одно слово, пронзившее ее, как боль.

— Асмериллион!

Каждый раз, когда к Эйслин приходило новое знание, она на какое-то мгновение ощущала дрожь и слабость. В этот раз она пошатнулась и, задыхаясь, упала на колени на зеленый мох. Сердце стучало так сильно, что, казалось, оно разорвется. Ей было сообщено имя, в котором заключалось столько силы, как в ее собственном имени. Она дрожала от страха и смирения, с новой силой осознав тяжесть Силы и ответственность за ее достойное применение. Имя, которое ей сообщили, было именем Мэла, и она могла теперь при желании командовать им, как марионеткой.

В душе ей хотелось воспользоваться своим преимуществом, но в то же время она понимала, что негоже использовать свою Силу таким образом, и что это навлечет на нее несчастье.

— Мердис! — позвала она, и опекунша ответила ей мысленно с вершины холма, с которого она за ней наблюдала. Она спустилась к Эйслин и размяла в ладонях пряное растение.

— Понюхай. Это прояснит твой мозг.

— Мердис, я знаю имя Мэла.

— Ни в коем случае не пользуйся своим знанием, или ты разрушишь его любовь к тебе.

— Я знаю это, но боюсь его потерять.

— Так ты что, хочешь держать его в клетке? Ты забыла про птиц в клетке на ярмарке, забыла, как больно тебе было видеть их в заточении?

Эйслин перестала расхаживать взад и вперед и остановилась, погрузившись в свои воспоминания. На губах се мелькнула слабая улыбка, смягчив выражение лица. Более спокойным, хотя и печальным голосом она произнесла:

— Что ж, пусть будет так. Я никогда не произнесу его имя для того, чтобы привязать его к себе. Пусть уйдет, если захочет. Мэл не птица, живущая в клетке. Он сокол, которого не заковать в кандалы.

Был вечер, на землю легла обильная роса, и к тому времени, как Эйслин и Мердис добрались до замка, ноги и подол девушки промокли: она заставил Мердис ехать на лошади, а сама шла пешком. На утро у Эйслин поднялась температура, и она осталась в постели. Ухаживали за ней госпожа Айрина и Мердис, странноватая пара, однако судьбе угодно было соединить их в совместном уходе за больной.