Четыре пера - [5]

Четвертым за столом сидел Дюрранс, лейтенант Восточно-Суррейского полка, друг Фивершема, вызванный телеграммой.

Стоял июнь 1882 года, в светском обществе с тревогой говорили о Египте, в среде же военных — с предвкушением. Ураби-паша, несмотря на угрозы, упорно укреплял Александрию, а далеко к югу нависла грозовым облаком новая опасность, куда большая. Прошел год с тех пор, как высокий, стройный и юный Мухаммед Ахмед из племени донголов прошел по деревням вдоль Белого Нила, пылко возвещая приход Пророка. Горячие головы, пострадавшие от турецких сборщиков налогов, охотно слушали, а потом это обещание снова и снова нашептывал им ветер в пожухлой траве, они находили надписи со священными именами даже на яйцах из курятника. В 1882 году Мухаммед объявил Пророком самого себя и победил турок в первом сражении.

— Грядет заварушка, — сказал Тренч — именно это обсуждали трое из четверых.

Через некоторое время, однако, Гарри Фивершем заговорил о другом.

— Я рад, что вы сегодня обедаете со мной. Я телеграфировал и Каслтону, это офицер из нашего полка, — объяснил он Дюррансу, — но он обедает с большой шишкой из Военного министерства, а потом отбывает в Шотландию, так что не смог прийти. У меня есть кое-какие новости.

Три его приятеля подались вперед, всё еще поглощенные главной темой. Но Гарри Фивершем собирался сообщить новости не о близящейся войне.

— Я приехал в Лондон только сегодня утром, — слегка смущенно сказал он. — Несколько недель я провел в Дублине.

Дюрранс оторвал взгляд от скатерти и спокойно посмотрел на друга.

— И?

— Я помолвлен.

Дюрранс поднес бокал к губам.

— Что ж, тогда удачи тебе, Гарри, — вот и всё, что он сказал.

Пожелание так кратко выраженное, но Гарри оно показалось вполне достаточным. В их дружбе не было места нежностям. Да в них и не было необходимости. Оба прекрасно это понимали и ценили настоящую и крепкую дружбу, которая никогда не оскудеет и всегда придет на помощь, до конца дней, хотя они никогда об этом и не говорили. Оба ценили эту дружбу как редкий и бесценный дар, но оба знали, что она накладывает серьезные обязательства. Но если понадобится чем-то пожертвовать, они готовы, не стоит даже об этом упоминать. Возможно, именно понимание силы их дружбы и вызывало сдержанность на слова.

— Благодарю, Джек! — ответил Фивершем. — Спасибо за добрые пожелания. Это ведь ты познакомил меня с Этни, я никогда этого не забуду.

Дюрранс неспешно поставил бокал. Несколько мгновений он молчал, разглядывая скатерть и положив руки на край стола.

— Да, — бесстрастно произнес он. — Тогда я оказал тебе услугу.

Казалось, он хочет еще что-то прибавить, но колеблется. Однако резкий и будничный голос капитана Тренча, весьма ему подходящий, избавил Дюрранса от этой необходимости.

— И что это меняет? — спросил Тренч.

Фивершем переместил во рту сигару.

— В смысле, оставлю ли я службу? — медленно выговорил он. — Не знаю.

Дюрранс воспользовался моментом, чтобы встать из-за стола и подойти к окну, отвернувшись от товарищей. Фивершем принял этот резкий жест за неодобрение и обратился к спине Дюрренса, а не к Тренчу.

— Не знаю, — повторил он. — Нужно подумать. Всё обговорить. С одной стороны, конечно, мой отец, карьера и всё такое. С другой стороны — ее отец, Дермод Юстас.

— Он хочет, чтобы ты подал в отставку? — спросил Уиллоби.

— Как всякий ирландец, он наверняка против любой законной власти, — засмеялся Тренч. — Но должен ли ты на это подписываться, Фивершем?

— Дело не только в этом. — Гарри по-прежнему адресовал свои объяснения спине Дюрранса. — Дермод стар, его поместье приходит в упадок, и есть множество других проблем. Ты же знаешь, Джек?

На прямое обращение Дюррансу пришлось ответить, и он рассеянно произнес:

— Да, я знаю. — И добавил, будто цитируя модное словечко: — Если захочешь виски, дважды стукни ногой по полу, слуги поймут.

— Именно так, — сказал Фивершем. Он продолжил, тщательно подбирая слова и не сводя взгляда со своего друга: — А кроме того, дело еще в Этни. Она — дочь своей страны и любит ее до мозга костей. Не думаю, что она будет счастлива в Индии, да и в любом другом месте вдалеке от Донегола, запаха его торфяников, ручьев и темных дружелюбных холмов. Нужно принимать это в расчет.

Он подождал ответа, а не дождавшись, снова заговорил. Дюрранс, однако, и не думал осуждать друга. Он знал, о чем говорит Фивершем, и хотел, чтобы тот не умолкал еще некоторое время, но не обращал внимания на его слова. Он неотрывно смотрел в окно. Перед его глазами озаряли небо яркие огни Пэлл-Мэлл, цепочки огней следовали одна за другой, поднимаясь, как и город, к северу; а в ушах стоял грохот миллионов экипажей.

Под его ногами, далеко внизу, лежал Сент-Джеймсский парк, молчаливый и темный, спокойное озерцо мрака посреди сияния и шума. Дюррансу хотелось ускользнуть из этой комнаты в одиночество парка. Но он не мог сделать этого без объяснений. А потому так и не повернулся к товарищам, прижался лбом к стеклу и понадеялся, что его друг продолжит говорить. Сейчас Дюррансу предстояло принести ту жертву, о которой нельзя упоминать, нельзя выдать этого ни единым жестом.