Четыре пера - [17]

— Она будет ждать, вы думаете? — спросил Сатч, и Гарри резко поднял голову.

— О нет, — воскликнул он. — Об этом я не думаю. Она даже не подозревает о моих намерениях, и я хочу, чтобы так и оставалось, пока они не исполнятся. Я думал о другом... — и он впервые за вечер заговорил нерешительно. — Мне трудно говорить об этом... Этни кое-что сказала накануне того дня, когда прислали перья. Наверное, я расскажу вам, ведь именно эти слова заставляют меня отправиться в путь. Если бы не они, вряд ли бы я когда-нибудь додумался до такого. В них я обрел стимул и надежду. Вам они могут показаться странными, мистер Сатч, но прошу, поверьте, что для меня они совершенно реальны. Она сказала… Тогда она знала лишь, что мой полк отправляют в Египет, она винила себя в том, что я подал в отставку, в чем не было необходимости, потому что — и вот ее точные слова — потому, что если бы мне было суждено пасть, она чувствовала бы себя очень одинокой до конца жизни, но при этом точно знала, что мы еще встретимся... после.

Всё это Фивершем произнёс, не глядя на собеседника, и затем, по-прежнему отводя взгляд, продолжил:

— Понимаете? У меня есть надежда, что если мою вину можно искупить, — он указал на перья, — мы можем встретиться... после.

Без сомнения, такое предположение странно обсуждать за грязным столиком общественного ресторана, но ни один из них не находил его ни странным, ни даже нереальным. Решая серьёзные проблемы, они достигли точки, когда ничто уже не казалось странным или неуместным.

Гарри Фивершем умолк, и некоторое время лейтенант Сатч не произносил ни слова. Но когда Гарри наконец поднял взгляд и уже готов был услышать насмешку, он увидел, что Сатч протягивает ему руку.

— Когда я вернусь, — сказал Фивершем и поднялся. Он собрал перья и поместил обратно в записную книжку.

— Я рассказал вам всё. Видите, я жду трех случайных возможностей, и не все они могут представиться мне в Египте. Они могут вообще не представиться, и тогда я не вернусь. Или, может, мне придется ждать много лет. Поэтому я хотел, чтобы один человек знал всю правду на случай, если я не вернусь. Если вы когда-нибудь будете уверены, что я не вернусь, расскажите моему отцу.

— Я понимаю, — сказал Сатч.

— Но не рассказывайте ему всего — я имею в виду последнюю часть, об Этни и моем главном мотиве, не думаю, что он сможет понять. Во всех иных случаях храните молчание. Обещайте мне!

Лейтенант Сатч обещал, но с отсутствующим видом, и Фивершем принялся настаивать.

— Вы не скажете ни слова никому, будь то мужчина или женщина, как бы на вас не давили, за исключением моего отца и при обстоятельствах, которые я описал.

Лейтенант Сатч пообещал еще раз без малейших колебаний. Настойчивость Гарри была совершенно естественной, поскольку любое раскрытие его цели могло иметь вид глупого бахвальства, и Сатч не видел причин отказывать. Он дал обещание и связал себе руки. Мысли его были заняты ограничением, которое Гарри установил для генерала Фивершема. Даже если он умрет, не выполнив свою миссию, Сатч должен скрыть от отца лучшее, что было в сыне, по его собственной просьбе.

И самое грустное, думал Сатч, что сын прав. Отец не сможет понять. Лейтенант Сатч вернулся к истокам этой печальной истории: ранняя смерть матери, недостаток понимания у отца, и его собственное молчание в Крымскую ночь в Брод-плейс.

— Если бы только я заговорил, — печально сказал он, бросил остаток сигары в кофейную чашку и, вставая, потянулся за шляпой. — В жизни много необратимого, Гарри, — сказал Сатч, — но нельзя знать заранее, пока не попробуешь. Всегда стоит пробовать.

Следующим вечером Фивершем отправился в Кале. Ночь была такая же ненастная, как та, в которую Англию покидал Дюрранс, и Гарри тоже провожал друг: последнее, что он увидел, когда почтовый пароход отошел от причала, было лицо лейтенанта Сатча в свете газового фонаря. Лейтенант стоял там до тех пор, пока судно не скрылось в темноте и шум его лопастей стих.

Потом он захромал к себе в отель, с сожалением осознавая, что стареет. Он давно не испытывал сожаления по этому поводу, и чувство казалось ему весьма странным. Со времен Крыма он числился в списке отставников, как однажды сказал генералу Фивершему, и ждал старости, как доброго друга. Однако сегодня он молился, чтобы дожить до дня, когда сможет поприветствовать вернувшегося сына Мюриэль Грэм, восстановившего свою честь и искупившего вину.

Глава седьмая

Последняя разведка

— Никого, — сказал Дюрранс и закрепил ремешками полевой бинокль в кожаном чехле на боку.

— Никого, сэр, — согласился капитан Мазер.

— Выдвигаемся.

Разведчики отправились вперед, солдаты снова построились, замыкали процессию две семифунтовых горных пушки. Отряд Верблюжьего корпуса под командованием Дюрранса начал спуск с мрачного хребта Кхор-Гвоб в тридцати пяти милях к юго-западу от Суакина на плато Синкат. Это была последняя разведка боем перед уходом из восточного Судана.

Все утро верблюды неспешно взбирались по расщелине между красными отвесными скалами, а когда скалы отступили, началась каменная пустыня среди полуразрушенных красных гор. Монотонный пейзаж лишь изредка нарушали клочок травы или ободранная ветка мимозы. После этого скучного путешествия зеленые кусты Синката в долине внизу казались прекрасным парком, и солдаты сидели в седлах с куда большей живостью, чем обычно.