Четыре направления - четыре ветра - [44]

— Следите за дыханием, — велел он.

Я выдыхал и вдыхал как можно спокойнее, чтобы ничем не нарушить качество видения.

— Я в самом деле вижу это? — прошептал я.

— Да, мой друг, вы видите это. Это видение мы забыли, оно было затуманено временем и рассудком.

— Что это такое?

— Это она, — сказал он. — Это се сущность, ее световое тело. Она назвала бы это душой. Она хочет отпустить ее. Теперь смотрите дальше. Мы ей поможем.

Я обернулся, чтобы взглянуть на него, и… там что-то было, но оно исчезло. Что-то вокруг его головы и на плечах, но я моргнул — и больше ничего не увидел, кроме резких очертаний его лица, смягченных только оранжевым светом свечей.

Моралес снова работал с ней. Он повторил всю процедуру, которую я уже видел, повторил так же терпеливо и энергично, без малейшего колебания, весь отдавшись работе руками.

Я вышел на минуту из хижины. Я вдыхал холодный ночной воздух и пытался навести порядок у себя в голове, но… Дон Хикарам? Это правда?

Небо очистилось. Через неделю будет полнолуние. Сверкали звезды, а во дворе вокруг большого костра собралось полтора-два десятка жителей деревни. Кто-то распевал веселую песенку па испанском, и это меня удивило. Жизнь игла своим чередом, в воздухе пахло вкусной едой, люди что-то делали. Все как обычно.

А у меня за спиной, при свете свечей, человек, которого я уже привык считать своим другом, странный, идиосинкразический, поэтичный профессор философии отделял «световое тело» умирающей женщины от ее физического тела, помогая ей умереть. А Диего сказал ему: «Спасибо, дон Хикарам».

Я потер пятно на лбу. Кожа была нежной. Я возвратился в хижину.

Контраст между тем, что я видел во дворе — людей, звезды, Луну, и тем, что предстало моим глазам в комнате, был разителен.

Моралес стоял, наклонившись к ее голове, и что-то шептал; губы его находились на расстоянии меньше дюйма от ее уха. Внезапно ее грудь поднялась, она судорожно вдохнула, воздух с шумом наполнил ее легкие — и дыхание остановилось.

— Выдох!

И я услышал долгий, хриплый и трудный выдох, последнее дыхание, покидавшее ее грудь и выходившее через раскрытый рот. А затем я вдруг увидел, словно краем глаза, как молочное свечение, которого я не заметил после возвращения в комнату, поднимается и собирается в какую-то неопределенную, бесформенную массу; молочная и полупрозрачная, словно опал, она повисла над ее грудью, она парила над нею на высоте двенадцати-восемнадцати дюймов. Моралес резко хлопнул в ладони над грудной клеткой, и масса переместилась, проплыла над горлом, головой и, наконец, исчезла.

— Господи Боже мой, — сказал я.

Моралес взглянул на меня.

— Вы видели ее?

Я приблизился к постели и посмотрел на лицо. Странная вещь смерть. У женщины была кома, никакого выражения на лице, но смерть все же нашла способ заявить себя, смягчив это лицо и сообщив ему недвижность абсолютного покоя. Лик смерти нельзя спутать ни с чем. Никакого движения крови под поверхностью, ни малейшего пульса сосудов. Ничто живое не может быть столь недвижным. Жизнь, подобно смерти, есть нечто видимое, но смерть есть маска, маска последнего покоя.

— Что это было? — Я все еще говорил шепотом.

— Кечуа называют это viracocha. — Он закрыл ей веки, придерживая их кончиками пальцев. Он застегнул ее сорочку и укрыл ее всю одеялом. — Я рад, что вы видели это, — сказал он.

Наконец он задул остальные свечи.

* * *

В честь дона Хикарама деревня приготовила целую свинью. Они выкопали яму и умертвили животное и изжарили его на вертеле. И была chicha, кукурузное пиво.

Мелькор, парень в бейсбольной кепке, говорил по-испански. Он рассказал мне, что Диего познакомился с доном Хикарамом много лет назад. Hatun laika шел через деревню и сделал здесь остановку; он вылечил отца Диего от болезни, название которой нельзя перевести, — похоже, это была эмфизема. Старик уже умер, но до последнего своего часа он дышал свободно, благодаря дону Хикараму, рассказывал Мелькор. Два дня назад, когда появились индейцы с умирающей миссионеркой на носилках, жители села не знали, что делать. Диего пошел на campo и положил там старинный камень с резьбой, который шаман подарил его отцу. Это милость Божья, что мы пришли.

Трапеза отняла у меня последние силы. Chicha ударила мне в голову, и без того шедшую кругом от всего, что происходило в последние несколько часов. Я извинился и отправился в приготовленную нам комнату, где на полу уже лежали охапки свежей соломы. Я был слишком сбит с толку и к тому же засыпал на ходу, чтобы записывать что-либо в дневнике. Я расшнуровал башмаки, снял их и залез в спальный мешок.

Мне снился сон.

Я лежу на песке, подставив живот солнцу. Смотрю на солнце. Белизна солнечного света, щуриться не нужно. Очень хорошо, я так и буду лежать здесь и смотреть на него. Да, но это же вредно для глаз.

Закрываю глаза. Оранжевые веки. Дуновение теплого воздуха пустыни проникает мне в легкие. Теплый покой, солнечное блаженство. Так можно лежать вечно.

Движение. Рваная тень перекрывает поток света, льющийся сквозь мои закрытые веки. Желудок трепещет от предчувствия опасности, я в страхе открываю глаза. Внезапная грозная тень ниоткуда… издалека… приближается