Четыре голубки - [6]

— Ох, сэр, да я если б я знал, чего вы от меня хотите, я б сказал.

— Не сомневаюсь, уж ты сказал бы. А скажи мне вот что. Если бы кто-нибудь пришёл после того, как ты отправился в постель, ты услышал бы дверной колокольчик?

— То есть ночью, значит?

— Когда же ещё?

Табб задумался.

— Вряд ли. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь услышал бы. Колокольчик-то, он в нижней кухне, а мы все наверху спали.

— Нет, значит? Ты бы знал?

— Ну, пожалуй, нет. Зачем кому-то приходить, разве только чтобы обворовать. А красть-то там почти и нечего было.

— А ты не знаешь, не было ли в доме какого-нибудь потайного входа, известного только членам семьи?

— Не... Я про такой не знаю. А я там двадцать пять лет прожил.

Джордж Уорлегган встал.

— Отлично, Табб.

Он бросил монеты на стол.

— Забирай свои гинеи и иди. Я тебе приказываю ничего никому не говорить. Даже миссис Табб.

— Не скажу я ей, — ответил Табб. — А то... ну, сэр, вы ж знаете, как это. Она эти деньги отобрать захочет.

— Забирай свои гинеи, — сказал Джордж. — И ступай.

III

В тридцать один год у Элизабет Уорлегган было двое детей. Старшему, Джеффри Чарльзу Полдарку, вскоре должно было исполниться одиннадцать, он первый год учился в Харроу. Она получила три неряшливых письма, сообщающие, что он по меньшей мере жив и, очевидно, здоров, и привыкает к будням школы. При взгляде на письма, аккуратно сложенные в уголке стола, ее сердце каждый раз сжималось, воображение рисовало так много между строк. Младшему сыну Элизабет, Валентину Уорлеггану, еще не исполнилось и двух лет, он медленно поправлялся после рахита, от которого страдал прошлой зимой.

Элизабет выходила играть в карты с тремя старыми подругами, это было одно из удовольствий, которыми она наслаждалась каждую зиму в Труро. В Труро все играли в карты, это так отличалось от скучных и одиноких вечеров в Тренвите с Фрэнсисом и после его смерти. Жизнь с новым мужем имела свои сложности, в особенности в последнее время, но была куда более стимулирующей, а Элизабет всегда нуждалась в стимулах.

Она заворачивала в гостиной небольшой пакет, когда вошел Джордж. Он не сразу заговорил, а подошел к столу и стал просматривать бумаги. Потом он сказал:

— Тебе следовало поручить это лакею.

— Мне и так особо нечем заняться, — с живостью ответила Элизабет. — Это подарок для Джеффри Чарльза. В конце недели — его день рождения, а почтовая карета в Лондон отправляется завтра.

— Да, ну что ж, ты можешь включить и небольшой подарок от меня. Я ведь не забыл.

Джордж подошел к комоду и вытащил коробочку. В ней лежали шесть перламутровых пуговиц.

— Ох, Джордж, какие чудесные! Так мило с твоей стороны помнить... Но ты считаешь, что он может носить их в школе? Они не потеряются?

— Даже если и так. Он же такой денди. Тамошний портной сумеет их использовать.

— Благодарю. Тогда я положу их вместе с моим подарком. И припишу к моим поздравлениям, что они от тебя.

В письмах домой Джеффри Чарльз совершенно не упоминал об отчиме. И Элизабет, и Джордж это заметили, но избегали об этом говорить.

— Ты выходила? — спросил Джордж.

— К Марии Агар. Я тебе говорила.

— Ах, да. Я забыл.

— Мне так нравится общество Марии. Она всегда веселая и легкая на подъем.

Оба замолчали. Наступила давящая тишина.

— Валентин сегодня тебя звал, — сказала Элизабет.

— Да? Валентин?

— Да, он несколько раз повторил: «Папа! Папа! Папа!». Ты не виделся с ним уже несколько дней, и он по тебе соскучился.

— Да, ну что ж... Пожалуй, завтра, — Джордж закрыл ящик комода. — Виделся сегодня с твоим старым лакеем, наткнулся на него в «Боевом петухе».

— Что? С каким лакеем?

С Джорджем Таббом.

— Вот как... Он здоров?

— Пытался поболтать о былых временах.

Элизабет развернула край пакета.

— Честно говоря, после его ухода меня мучают угрызения совести.

— В каком смысле?

— Ну, он работал на нас... То есть на моего свекра и Фрэнсиса много лет. Так жаль, что в конце концов он всё потерял, потому что слишком много о себе возомнил.

— Я дал ему две гинеи.

— Две гинеи! Это слишком щедро! — Элизабет уставилась на мужа, пытаясь прочесть его непроницаемое выражение лица. — Хотя иногда я думаю, не взять ли его обратно. Он усвоил урок.

— Этого пьяницу? Пьяницы слишком много болтают.

— А что он может выболтать? Разве у нас есть от мира секреты?

Джордж направился к двери.

— А у кого их нет? Мы все уязвимы для клеветы и злословия, разве не так?

Он вышел.

Позже они ужинали в одиночестве. Отец и мать Элизабет остались в Тренвите, а родители Джорджа были в Кардью. В последнее время они ели молча. Джордж был человеком безупречно вежливым с предсказуемым поведением. Ее прежний муж Фрэнсис мог быть веселым и задумчивым, циничным и остроумным, вежливым и грубым, щепетильным и неряшливым. Джорджу это не было присуще, он всегда держал эмоции в узде. Но в этих рамках Элизабет научилась читать его настроение и понимала, что в последние два месяца отношение к ней мужа существенно изменилось. Он всегда за ней наблюдал, словно горя желанием узнать, счастлива ли она в браке, но в последнее время эта слежка стала невыносимой. Когда в былые дни Элизабет поднимала взгляд и встречалась со взглядом мужа, он смотрел открыто и задумчиво, но это никоим образом не причиняло беспокойства, теперь же, если такое случалось, Джордж быстро отворачивался, словно пытался скрыть свои мысли, прежде чем она сможет их разгадать.