Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [75]

Надо было, конечно, дорого заплатить, чтобы получить в независимое пользование этой квартирой в такое хлопотное время.

Другая дверь была в глубине. Незнакомец сделал ему знак подождать.

– Вероятно они находятся там, – сказал он ему, не возвышая голос. – Сядь, я пойду предупредить своего хозяина.

– Хорошо, – ответил ему человек на костылях, взяв преспокойно стул, – я подожду, не церемоньтесь, мне некуда спешить.

– В последний раз я тебе советую держать себя почтительно, скромно и с полной покорностью…

– А! хорошо, это понятно, раз заплачено. Его сопроводитель решился два или три раза постучать в дверь.

Невидимая рука открыла её почти тотчас; он вошёл и почти тотчас вернулся.

– Взойди, – сказал он ему, тебя хотят принять. Он втолкнул нищего в комнату, закрыл дверь, и в свою очередь сел в переднюю, которую он, кажется, охранял.

Глава тридцать первая

Наглый негодяй. – Таинственная дама. – Удивительная история.

Комната, в которую вошёл бродяга, была освещена не лучше первой. Единственным освещением была свеча; вместо того, чтоб находиться хотя среди комнаты, она стояла на маленьком столике, на котором находились чернильница и стопка бумаги, в самом отдалённом углу.

Было ли это рассчитано или нет, в комнате, которая была довольно велика, с высоким потолком, и темная тяжелая мебель которой перехватывала свет, царствовал полумрак, к которому глаз должен был привыкнуть.

Бродяга, по нужде слепой, и заслуженный ночной праздношатающийся, скоро осмотрелся.

Он остановился, сделал два шага, и устремлял свой инквизиторский взор кругом себя, то на постель под черным балдахином, то на маленький освещенный столик.

– Подойди! – сказал женский голос.

Он увидал тогда сидевшую в кресле, к нему почти спиной, на одном конце этого стола женщину, которая, вероятно, писала, когда ей доложили о его приходе.

Несмотря на полумрак и защиту кресла, она была, окутана большим чепцом, скрывавшим её черты.

– Я к вашим услугам, сударыня, – сказал он, – подвигаясь на средину комнаты.

– Еще, ближе, – сказала дама; – то, что я должна тебе сказать, не может быть сказано громко.

Он сделал два больших шага и почти прикасался к спинке кресла.

– Хорошо, стой там.

Он остановился недвижим, как автомат.

Дама продолжала, не оборачиваясь и, в свою очередь, не сделав ни одного движения, чтобы хотя сколько-нибудь увидеть его лицо:

– Я хочу раз сказать тебе историю.

Циническая улыбка скользнула по странному лицу нищего, но он не двинулся.

– Ты меня слушаешь?

– Со вниманием и благоговением, сударыня!

– Жил да был, я говорю о последних годах, на галерах в Бресте один опасный каторжник. Его звали Пьер Кольфа. Это был пожилой человек, родившийся в горах Руерга, геркулес по силе, дикарь по грубости. Его боялись даже сторожа. Ему должны были надеть кованные кандалы, заклёпанные особо, вдвое тяжелее других, и раз пять он чуть не избегал этого опасными средствами, в которых всякий другой лишился бы жизни или изуродовался бы. Его товарищи испытывали к нему суеверное благоговение, божились только им, советовались с ним и повиновались ему, как дети учителю. Он многих спас в несчастиях на море и во время пожаров, и создал себе во время ссор и драк, часто случавшихся между ними, настоящую судебную власть.

За то, что он был приговорен пожизненно, он славился перед товарищами: это произошло после того, как он умертвил лесника во время охоты, потому что до пребывания в остроге, он с редкой смелостью охотился на чужой земле.

– Умертвил!.. скажете тоже!.. – пробормотал цыган в бороду, – Положим, бедняга был убит.

– Убит, если это тебе больше нравится. Все же его убийца заслужил в глазах закона право быть посланным грести веслами на старой галере его величества. В один прекрасный день, во время сильной бури, которая волновала рейд и грозила опасностью многим значительным кораблям, понятно, он был между людьми посланными править спасительной шлюпкой. Но вдруг поднялся шторм, затопивший шлюпку, и несколько гребцов утонули. А Пьер Кольфа оказался в числе тех, которых не нашли. Его сочли умершим и более о нём не говорили.

– Requiescat in расе[23], – пробормотал цыган; – но если он умер, зачем сударыня трудиться рассказывать мне его историю?

– Я тебе сейчас объясню: вот это то и чудо.

Бродяга сделал вид человека, решившегося выслушать рассказ самого неинтересного для него дела, единственно для угождения к важному собеседнику.

Таинственная дама продолжала тем же вразумительным и решительным тоном:

– Я обратилась к одному очень опытному сыщику, нуждаясь в ловком и смелом человеке, на которого я могла бы положиться в интересном и деликатном деле; он искал его между бродягами, которые собрались в этом городе, и он на следующий же день пришел мне рассказать про это чудо.

– О! о! чудеса, это можно видеть только в некоторых трущобах в Париже, где живут такие нищие, как я.

– Я тебе даю судить об этом. Очень опытный в делах преступников и острогов, мой посланный утверждал, что встретил на улицах Дюнкерка тащившего жалко ногу и стоявшего на ногах только с помощью костыля, такого же как у тебя под плащом, – кого бы ты думал?… утопшего в Бресте, Пьера Кольфа во плоти, с мясом и костями.