Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [47]

Глава девятнадцатая

Это была обер-гофмейстерина! – Спасайся кто может – За занавесью.

Те, кому когда-либо случалось явиться куда-либо не кстати, поймут, что г-жа Монтеспан в эту минуту явилась совсем не кстати. Никогда так неприятно не было смущаемо такое прекрасное и в полном разгаре собрание.

Все лица этих молодых девушек сияли резвостью, веселостью и более нежным чувством.

Чудесное и прекрасное дитя, которое король не мог соблазнить обаянием своего сана, приманкой роскоши и почестей, уступая более чистому притяжению, оказывала своему соседу весьма живое участие, и была счастлива, что могла удалить тени, ещё существовавшие в его уме.

Ален не отказывался от этого нападения любезностей, дружбы внимания, но он испытывал к девице де Бовё чувство нежности, уважения и восхищения, изумлявшее Анаису и Клоринду, но которое первая очень оценивала. После всего мы не знаем, чем бы окончилась эта игра, вследствие шампанского, если б экипаж обер-гофмейстерины не помешал бы опорожнить бокалы.

Второе следствие этого неожиданного возвращения свело с ума наших красавиц; они начали кружиться из стороны в сторону, не подвигаясь ни на шаг вперед; всё смешивая, приводя в порядок, снова ставя на место то, что взяли прежде, унося то, что они положили. Настоящее бегство нимф, застигнутых Юноной в обществе Юпитера.

Маркиза горела нетерпением иметь свидание с Аленом де Кётлогоном, боясь как бы ему не наскучило его одиночество или как бы он не начал ему не доверять, ничуть не подозревая, какого рода развлечения он там нашел и которые не выходили в её программу.

Она в продолжении дня исполнила свои обязанности возле их высочеств, и так как двор должен был вернуться с утра Версаль, чтоб там завтракать, свободная от цепей, раздражённая присутствовать при знаках, ничуть не скрываемых, даже в её присутствии, страсти короля и фрейлины, она велела подать свою карету, чтоб прилететь в Кланьи.

Она умирала, она задыхалась от скрытной ярости; ей необходимо было излияние; никого не было для этого более подходящего, как тот, который страдал той же болью и по той же причине.

По тому шуму, который наделал её приезд, можно было судить о её нетерпении и торопливости.

Замок, за минуту пред тем такой спокойный, где всё казалась потухшим и заснувшим, исключая комнаты больного, слава Богу, совершенно здорового, оживился как замок красавицы в дремучем лесу при прикосновении волшебной палочки.

Внезапно всё осветилось, всё заволновалось.

Карета въехала в парк и искусным поворотом кучера остановилась у ступенек крыльца.

Лакей поспешил её отворить, другие важно выстроились у входа перед кариатидой с серебряными фонарями в руках, с каждой стороны от неё.

Как уехала бурей, такой же маркиза и приехала. Она никого не взяла с собой, даже ни одной из своих горничных и была одна, – по крайней мере, должны были быть, с этой стороны виллы, служители только мужеского пола.

Правда, ей только стоило привести в движение одну пружину, чтоб проникнуть в другую часть дома, где были одни только женщины.

В этом беспорядке, Жозеф не мог даже явиться на помощь нашим четырем ветреникам, он должен был, без промедления, показаться своей госпоже.

Его присутствие духа шепнуло ему, однако, хорошую мысль:

– Унесите все, – сказал он лакеям, – чтобы оставались следы только одного прибора; г-н кавалер скажет, что он пожелал ужинать в своей комнате… Я же постараюсь задержать маркизу насколько возможно.

Последовали его совету, не без большого смущения, так приборы, флаконы, стаканы перешли как ни попало через отверстие в другое отделение замка, наконец, оставалось скрыть последние следы маленького праздника, когда за дверью комнаты послышался голос Жозефа.

Эхо был последний удар колокола.

Он не смог, как надеялся, задержать маркизу, горящую от нетерпения и намеревающуюся, не теряя ни одной секунды, увидеть своего гостя, которому ей так ужасно необходимо было сообщить свои впечатления и заставить его разделить с ней её злобу.

– Где он? я тотчас же должна с ним поговорить.

– Госпожа маркиза, он в своей комнате.

– Ну, что же из этого!

– Он в одежде выздоравливающего, и конечно, желал бы показаться г-же маркизе в более исправной форме.

– Больной!.. подите, я ведь знаю что это.

– Вообразите, госпожа маркиза, что именно по фантазии больного он пожелал ужинать в своей комнате.

– Ба! если он не кончил, то я приглашу себя на десерт.

– Тогда, я пойду предупредить его о чести…

– Ах! пусти же меня пройти, скотина! – сказала она грубо, отодвигая его со своей дороги, которую он ей загораживал при каждом слове, наклоняясь направо и налево, следуя её движениям, чтоб делать ей свои замечания с колким почтением.

Она уже взобралась по лестнице до предпоследней ступеньки.

Он не отчаивался, и опередив ее:

– Госпожа маркиза, – вскричал он вне себя, таким образом, чтоб его голос был услышан внутри комнаты, – позвольте мне, по крайней мере, доложить о вас!

– Безумный!.. доложить обо мне, когда он не знает, что он у меня? По крайней мере, – возразила она, подумав, осматривая его с ног до головы, – он не должен этого знать.

– Он этого не знает, госпожа маркиза!.. – воскликнул со своей природной самоуверенностью лакей. – Клянусь, что я ему не проронил слова.