Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [39]

Он нашел средство, не возбуждая даже недоверие скромного служителя, узнать о звании этой особы.

– Где находится в настоящее время двор?

– В Марли, кавалер.

– В полном составе?

– О! нет, г-н кавалер, вероятно, хорошо знает, что там бывают только его величество со своими приближенными особами и теми, которые необходимы для их высочеств.

Не оставалось более никакого сомнения, его покровительница принадлежала к этим избранным.

Он счел лишним расспрашивать более и, входя в свою комнату, он отпустил прислугу, желая немного полежать до ужина, так как он начинал уже пользоваться аппетитом двадцатипятилетнего выздоравливающего малого.

Наконец, оставшись один, он бросился с приятным ощущением в большое кресло с подушками, стоявшее близ его постели. Он хотел уже закрыть глаза, как какая-то бумага, лежавшая прямо против него на маленьком изящном столике, стоявшем у главы его кровати, привлекла его внимание.

Он посмотрел на нее очень изумленно, собираясь с мыслями, но нет! он был в том уверен, что полчаса тому назад, когда он осматривал эту комнату, взгляд его останавливался на этом мраморном столике и ничего на нем не заметил.

Наверное, эта записка была положена после того.

Это было, может быть, очень просто, она была положена его лакеем.

Но нет, опять-таки! так как лакей должен был ему передать другое письмо, которое он и подал ему сейчас в передней, не сказав даже ни слова об этом…

Ах! окончательно, эти ни к чему не ведущие размышления заставили его улыбнуться, вероятно, сама записка заключала в себе столь желаемое им объяснение.

Он приподнялся, протянул руку, взял ее, снова упал в свое мягкое кресло и серьезно её прежде разглядывал, чем распечатывать. На ней не было адреса, и на печати была изображена просто звезда.

Ея почерк не был похож на те записки, который он только что получил у дверей Тюильери и в самом дворце. Однако этот почерк был также женский, и молодой ещё женщины, это было очевидно.

Наконец, ему писали:

«Г. Кётлогон, всегда ценя, даже выше заслуг, выказываемые сочувствия к его болезни, часто выражал желание узнать имена друзей, оказывавших ему их. Если он действительно желает их когда-нибудь узнать, и если он не желает, чтоб удовольствие, которое находили некоторые в том, чтоб ему служить, обратилось бы против их виновников, то пусть он будет скромен и воздержится говорить о них той особе, гостеприимством которой он пользуется».

На этот раз, все его мысли, все его предположения разрушились.

Подруга или скромные подруги, пёкшияся о нем и способствовавшие его выздоровлению, не были, следовательно, одна или одни и те же? Генрих Ротелин и Шарль Севинъе были, значит, правы, говоря ему о трогательных и деликатных симпатиях привязавшихся к нему особ даже без его ведома?…

С головой, утомленной всеми этими загадками, он мало по малу уступил усталости, слабости и тихо склонил её на подушки.

И засыпая он слышал – будто звучные голоса убаюкивали его, слегка аккомпанируя себе на клавикордах. Музыка была одной из самых дорогих его удовольствий; он не защищался, не рассуждал и не боролся более, он вполне позволил себя очаровывать своими невидимыми гениями.

Глава шестнадцатая

Таинственность продолжается. – Дорожка нимф. – Немой сераля. – Ален решается предаться чарам.

Герой этого приключения из «Тысячи и одной ночи» проснулся после двухчасового послеобеденного сна совершенно бодрым, с умом полным, улыбающимися видениями только что оконченного сна, со слухом, очарованным ещё музыкальными аккордами, его убаюкивавшими. Но так как он не принадлежал к героям из волшебных сказок, то у него удвоилось желание узнать, как вести себя далее, однако не отдавая себе полного отчета в одной особенности: записка была действительна, он её крепко держал в своем кармане, – но музыка? Он не знал более, действительно ли он её слышал, или только во сне.

Но в этом легко можно было убедиться, если певицы исчезли, то не так легко было это сделать инструменту, вторившему им.

Став опять на ноги, он хотел снова осмотреть весь дом, но на этот раз внимательнее и тщательнее, но вдруг его дверь осторожно приотворилась.

Лакей, стоявший в соседней комнате, наблюдая за малейшими его желаниями, услышал, как он шевелился, а потому осведомился, будет ли ему угодно пройти в залу, где было уже подано его вечернее угощение.

В самом деле, этот день, столь обильный в неожиданностях, столь сходный с программой, предписывающей развлечения, приближался уже к концу. В то же время, служитель зажег свечи.

– Подойди сюда, – сказал ему Ален.

Тот приблизился и методически остановился, в трех шагах от него в положении солдата с ружьем на плече.

– Имя твое?

– Жозеф.

Кавалер устремил на него свой проницательный взгляд, который тот выдержал без храбрости, но и без нерешительности.

– Ну, Жозеф, говори откровенно: у кого ты находишься в услужении?

– Но вот, у господина кавалера.

– А! отлично. Я согласен вопрос этот предложить так: какая особа поместила тебя ко мне в услужение?

– Та же, которая имела честь писать к г-ну кавалеру.

– Так кто же это особа?…

– Та самая, которая отдала этот павильон и его прислугу в распоряжение г-на кавалера.