Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [38]

Решительно, это было для него новой загадкой, потому что если даже несколько слов позволяли ему предполагать вмешательство во всем этом Марии Фонтанж, то предпоследнее, подчеркнутое слово совершенно расстраивало это предположение.

Решившись узнать все дочиста, он не колебался принимать всё, что только представится.

– Ведите меня, – сказал он лакею с серебряным подносом, стоявшему неподвижно, ожидая его приказания.

– Г-н кавалер желает осмотреть свое жилище?

– Все, что вам будет угодно.

Лакей, превратившийся тогда в проводника, провел его в переднюю и показал ему комнаты, находящаяся в ре-де-шоссе[11]: столовую, большую и маленькую гостиные.

Дом состоял из одного только этажа; туда вела белая мраморная лестница, которая была выложена толстым ковром, по сторонам её находились хорошо сделанные вызолоченные перила.

На потолке висела люстра из горного кристалла; превосходные статуи наполняли галереи.

Этаж этот заключал в себе только одни покои, расположенные с необыкновенной утонченностью, чтобы ни в чём не могло недоставать ни роскоши, ни удобства.

Очевидно, это было княжеское убежище.

Королевские жилища в Версале не представляли собою ничего более изящного, более искусного.

Одно лишь замечание пришло на ум импровизированного гостя, это миниатюрность всего жилища в сравнении с тем протяжением, которое, казалось, занимали его службы и его парк.

Но это была только мимолетная мысль, к которой он даже и не подумал возвратиться.

Приключение представлялось слишком живописным образом, а потому оно и не могло не быть охотно принятым даже человеком с раздражённым и взволнованным рассудком.

Доктор предписал развлечения, его желание исполняли в совершенстве.

Если б только Ален имел хоть немного тщеславия, которым так изобиловали придворные повесы, но которого, к счастью, у него ни капли не было, он мог бы вообразить себя предметом восхищения, так как знатные дамы дозволяли себе это от времени до времени.

Имея в виду обычаи столь принятые, если не в лучшем, то по крайней мере в высшем кругу, поймут, что всякий другой на месте Кётлогона, видя, что с ним обращаются как с каким-нибудь славным комедиантом, вообразил бы себя любимцем какой-нибудь прекрасной дамы и весело подчинился бы своей участи, далеко отбросив все остатки пагубной страсти, чтоб вполне предаться воли настоящему, исполненному прелестей.

Я не берусь высказывать своего личного мнения, но обращаюсь к снисходительности моих благосклонных читательниц и прошу рассудить, не имел ли бедный малый право на обстоятельства, уменьшающие вину, принимая оказываемые ему услуги?

И так, правда, орудием которой я служу, и история, которая могла бы меня упрекнуть во лжи против неё, принуждают меня сказать, что это честное бретонское сердце, поступая таким образом, не имело в виду никакой другой мысли, кроме желания узнать руку, над ним простиравшуюся, чтобы иметь возможность выразить свою глубокую признательность.

Я вам ещё раз повторяю, что это был единственный образец, и к несчастию ли, или к счастью, – это опять-таки решат мои читательницы, – он не мог иметь подражателей.

Осмотрев этот миниатюрный дворец, долженствующий сделаться его владением, по крайней мере на некоторое время, он принял предложение своего проводника взглянуть на сады.

Проходя опять по передней, он увидел там и узнал лакея, который, по уверениям Мари-Ноэля, был никто иной, как молчаливый комиссионер, через которого он получил столько милых подарков.

Несмотря на испытываемое им удовольствие узнать до конца свое приключение и несмотря на всё отвращение к лакейским довериям, ему очень хотелось допросить этого малого, хладнокровное лицо и суровый вид которого дразнили ещё более его любопытство.

Он совсем уже хотел поддаться этому извинительному искушению, как вдруг заметил, что его проводник не спускал с него глаз, вследствие чего он отложил свой допрос до более благоприятного времени.

Сады вполне отвечали великолепному дворцу: они представляли собою гнездо цветов и зелени, окруженное водой, куртинами и статуями, – всё это было так искусно расположено, что, несмотря на близость зданий, из саду не было видно ни стен, ни границ, решительно ничего снаружи, исключая неба и солнца. Не будучи ещё совершенно в силах, чтоб более продолжать свое исследование, Ален выразил желание войти в дом, чтобы немного отдохнуть.

По своём возвращении он решил окончательно узнать, будет ли он скоро принят той особой, которая предлагает ему такое роскошное гостеприимство, вследствие чего известный уже нам лакей принес ему второе письмо, одинакового почерка с первым:

«Не беспокойтесь и не теряйте терпения, – писали ему. – Расположенная к вам особа, имеющая удовольствие принимать вас у себя, не вполне свободна. Обязанности удерживают её на два дня в отдалении от вас; извините ей и будьте уверены, что ей не менее вашего тяжело это ожидание».

Показав издали лакею сложенную бумажку, он сказал:

– Это ваша госпожа прислала эту записку?

– Да, кавалер, – отвечал служитель без затруднения.

Это уже было шагом к лучшему: он узнал, что его хозяином была хозяйка; покровителем – на самом деле была покровительница.