Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [33]

Присутствие монарха его ничуть не напугало, он продолжал свою консультацию, прописал самые простые средства, сам составил для больной микстуру и питье, от которых она тотчас же себя хорошо почувствовала, и удалился, обещая, что она встанет с постели ближе конца этой недели.

Радость видеть своего возлюбленного столь услужливым и внимательным помогла лекарствам; на пятый день все следы болезни исчезли, но вместе с тем сам врач не мог или не смел дать точного её определения. Это событие ускорило то, чему безымянное письмо и, вероятно, таинственная болезнь имели целью помешать.

На следующее утро после её восстановления, тогда как интересующая собою всех выздоравливающая принимала, по принятому обычаю, в своей постели, окруженная многочисленным обществом, провозгласили:

– Король!..

Театральный эффект; восторг придворных показаться перед своим властелином у ног его идола.

Он сиял так же, как в свои лучшие дни, а по его пятам шли пажи, несущие корзину, которую они с большой церемонией поставили на столик.

Это была коробка с сюрпризом, и так как она походила на свадебную шкатулку, то пламенное воображение некоторых разыгралось до того, что они стали ожидать, что сейчас оттуда вынут свадебный наряд, и что влюбленный монарх женится с побочной стороны на своей фаворитке.

Он же, всё улыбаясь, обратился к девице де-Понс, которая не отходила от Марии со дня её болезни, и сказал ей.

– Mademoiselle, вы, оказавшаяся такой превосходной сестрой милосердия, потрудитесь открыть эту шкатулку, в виду интереса вашей дорогой больной; я думаю, что вы там найдете средство, которое довершит все её лечение.

Фрейлина поспешила повиноваться и достала последовательно из драгоценного сундучка сперва грамоту на титул герцогини!..

Больная если б только не воздержалась, и то не без труда, то наверное бросилась бы на шею своего восхитительного возлюбленного.

Потом другое свидетельство на двадцать тысяч талеров пенсии и, наконец, роскошную горностаевую мантию. Герцогиня!.. Она держала в руках и этот титул, и знаки его отличия!

Новость эта разразилась точно ракета. Уже до двенадцати часов дня, при дворе оставалась лишь одна особа, не поздравившая ещё прекрасную Марию; особа эта была г-жа Кавой, столь сильно пренебрегаемая двоюродная сестрица Алена де-Кётлогона.

Мария Фонтанж принимала все эти поздравления в своей постели, настоящей парадной постели, изящно обитой и отделанной бахромой с золотом.

Одним из наиболее ревностных поздравителей был духовник красавицы, о котором вовсе не думали во время кризиса.

Это был некто отец Обаред из Асторга, архидиакон собора в Памьё, сделавшийся знаменитым своими интригами и алчностью; замешанный во всех опасных и насильственных делах, имевших в то время своим предлогом так называемые религиозные прения.

Отец Обаред, который последовательно делался угодником всех фавориток, не замедлил ухаживать и за своей не слишком дальновидной кающейся. Вследствие этого-то увидали вдруг, что Людовик XIV в этот год причащался на Пасхе, чего он уже не делал несколько лет.

Однако, среди толпы своих уничижённых прислужников, своих льстецов, Король – Солнце встретил однажды священника, весьма смелого и почти героически убеждённого, так как надо было иметь много храбрости, чтоб осмелиться восстать против него и напомнить ему об уважении законов религии.

Этот священник, имя которого заслуживаешь действительного почета, был отец Шампи.

Призванный королем для исповеди, он сказал:

– Вас исповедовать, да, государь, это моя обязанность, но я предупреждаю также ваше величество, что я дам вам отпущение грехов не иначе, как только тогда, когда вы обязуетесь торжественно перед Богом, который нас услышит, прервать всякое греховное сношение.

Король не исповедывался и совсем перестал причащаться; но, скажем в его похвалу, он не выказал никакой жестокости в отношении доброго священника, а напротив он всегда упоминал о нем в самых лучших выражениях.

В другой раз, когда один проповедник в своей проповеди также призывал его на суд слишком личным и прямым образом, то король сказал ему без гнева, выходя из часовни:

– Г-н аббат, я сам люблю участвовать в нравоучениях, но не люблю, чтоб мне их делали.

И продолжая ревностно и тщательно посещать церковные службы, он продолжал свою жизнь, притворяясь глухим на все замечания, которые достаточно доходили до него, как со стороны Атенаисы, или от г-жи Ментенон, к которым он во всех других случаях, оказывал чрезвычайное внимание.

Итак, в этот год, по настоянию Марии Фонтанж, он снова начал причащаться.

Отец Лашез, к которому он обратился, был сговорчивее, что заставило г-жу Монтеспан, вне себя от негодования, произнести знаменитые слова:

– Le рèrе de-la-Chaise n’est qu’une chaise de commodités.

– Отец Лашез настоящее удобное кресло.

Она же по поводу светло-серой ливреи называла свою торжествующую соперницу не иначе как серой мышью.

Последнее изречение про благосклонного исповедника имело громадный успех, как в городе, так и при дворе, но оно нисколько не принесло пользы его автору, и Бог знает, извинили ли девица Фонтанж и исповедник за него автора.