Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [34]

Высшие служители церкви энергично были приглашены принять участие в этом деле; надеялись, что король, снова вступив на этот довольно широкий путь, может быть атакован с этой стороны.

В начале настоящего года, он определил Боссюэта священником при супруге дофина, но Боссюэт вовсе не старался начинать свои нападки против Марии Фонтанж, как он уже это раз предпринимал по побуждению королевы и принцесс 4 или 5 лет тому назад, против Атенаисы де Монтеспан, чтобы добиться её удаления.

Тогда прибегли к Фенелону; красноречивый писатель не отказал в своем содействии; он отправил к королю знаменитое письмо, оригинал которого ещё и теперь цел; оно заключало в себе следующие места:

«Уже тридцать лет, как ваши главные министры поколебали и разрушили все старинные преграды государства, чтоб до высшей степени возвысить вашу власть, сделавшуюся на самом деле ихней, так как она находилась в их руках. Не упоминали уже более о государстве, ни о его порядках; говорили только о короле и об его удовольствиях. Доходы ваши и ваши издержки простерли до бесконечности; вас возвеличили до неба, чтоб стереть, как говорят, всё величие всех ваших предшественников, то есть одним словом, обеднили целую Францию, чтоб ввести при дворе чудовищную и неизлечимую роскошь. Однако ваш народ умирает с голоду, обрабатывание земли почти заброшено; города и селения пустеют; все промыслы гибнут и не кормят более собою работников. Всякая торговля уничтожена. Вся Франция представляет собою в общем большой лазарет, находящийся в каком-то отчаянии и лишённый всяких запасов. Правители находятся в уничижении и изнурении. Даже самый народ, который вас так любил, начинает терять к вам любовь, доверие и даже уважение. Ваши победы и ваши завоевания не радуют его более; он исполнен горечи и отчаяния. Бунт возгорается мало-помалу во всех концах… Вы присваиваете себе всё, как будто вы настоящий земной бог, а всё остальное создано только для того, чтоб быть вам посвященным, Напротив, вас именно Бог послал в мир, и только для вашего народа. Но, увы! вы не понимаете этих истин, как же вы могли бы их вкусить?..

Король не прогневался на этого апостола, как и на отца Шампи, но далеко не исправился от его слов.

Обратились к Флешие.

Превосходный оратор был избран для того, чтоб произнести слово при торжестве, на котором парижский архиепископ служил в Версале.

Он произнес знаменитую проповедь, начинающуюся так:

«От Господа 1680 год, ты, который видишь Францию на высшей точке её славы и её короля, падающего ниц пред престолом, чтоб возблагодарить Всевышнего, создавшего его самым могущественным из государей, не проходи, не приготовив ей в будущем столь же благополучные года!..»

Оратор продолжал говорить по поводу мира, только что заключенного в Нимеге, благодаря Бога за то, что Он покорил им врагов и доставил народу счастье наслаждаться плодами мира. Затем он искусно переходит от общественного счастья к домашнему, утверждая, что вся внешняя настоящая жизнь положительно вредит последнему.

По поводу этого он восклицает проникающим голосом:

«Вы, которых провидение испытывает, покоряйтесь же Ему! Предайте себя в Его руки, Оно посылает горя своим детям в такой только мере, в какой «они могут его перенести.»

Король слегка склонил голову, что сильно тронуло всех присутствующих, в особенности всё высшее духовенство, всегда чувствительное к проявлению раскаяния и смирения, и в этом отношении всегда довольствующееся малым.

Но оратор, уступая человеколюбивому побуждению, воодушевлявшему его, направил свой растроганный взгляд на г-жу Монтеспан, к которой он, казалось, желал применить свои последние слова утешения.

Слушатели следили за этим взглядом и, к великому своему негодованию, они заметили, что высокомерная маркиза подняла высоко свою голову и бросила вызывающий взгляд на проповедника.

Накануне только она раздражительно спрашивала короля, зачем он присутствовал в опере Прозерпины, утверждая, что он, аплодируя сцене Меркурия с Церерой, хотел прибавить ещё новое оскорбление ко всем своим обидам; так как эти сцены служили, по её мнению, намеком на охлаждение короля к её особе.

Двор превратился, как видят, в одну бесконечную интригу и неосторожная фаворитка своим поведением и обращением находила, вероятно, удовольствие раздувать уже и без того большую ненависть к себе.

Она считала себя вечной и неуязвимой, – или скорее – она жила в мире, исполненном тщеславия и безумных мечтаний, бедная красавица без рассудка, без опытности, не имея никого, кто бы мог подать ей совет.

Да, нашлась одна особа, но сейчас увидят, был ли хорош совет, и была ли советница беспристрастна. В начале вновь загоревшейся страсти короля, г-жа Ментенон, выбранная г-жой Монтеспан в свои поверенные, благодаря тому, что умела искусно скрывать от неё свои личные планы, отвечала:

– Оставьте, оставьте это, маркиза, прихоть эта не долго продолжится и будет последней.

Для подтверждения своих слов она упомянула имена трех или четырех женщин, служивших прихотями Людовика XIV в предыдущие года; это были розы, едва сорванные, но тотчас же брошенные.