Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - [88]

– Могла бы и посоветоваться, – пробурчала бабушка.

Маша с облегчением вздохнула. Самый опасный первый момент шока, кажется, прошел почти гладко.

Мама подошла поправить ей челку, попробовала разделить волосы на пробор, но отказалась от этой мысли.

– Я ждала, что рано или поздно это случится. Но рассчитывала, что все-таки ты еще походишь с длинными волосами хотя бы до выпускного. В честь какого праздника такое перевоплощение?

– Завтра у Жени день рождения.

– И это ему подарок?

Маша уже давно решила, какой подарок она сделает. Она видела эти часы. Тонкие, как компьютерная дискета, швейцарские часы «Edox» стоили сумасшедших денег. Но они запали ей в душу, и она не желала уже больше никаких. Она помнила «Rado», которые достались негнущемуся священнику в занесенной снегом петербургской церквушке. Она хотела восполнить Женину потерю, и замена должна была быть достойной. Идея с косой пришла одновременно с идеей о часах. Тут же вспомнился О’Генри с его историей, и это стало определяющим фактором. Решение было принято молниеносно. Маша лишь ждала последнего дня. Еще утром, пока дом по-субботнему допоздна спал, она в длинной ночнушке уселась перед зеркалом и тупыми ножницами, заготовленными с вечера, откромсала тугую, сопротивляющуюся такому варварству косу. Оглянулась, не проснулась ли бабушка, и, успокоившись, сложив в пакет предмет былой зависти всех девчонок, быстро оделась и, боясь быть захваченной домочадцами, выскочила на улицу.

Еще два мучительных часа она прошастала под нудным дождиком в ожидании открытия ближайшего приличного салона красоты. И здесь ее ждало первое разочарование. Парикмахерша с любопытством осмотрела косу, подивилась ее длине, но вернула Маше:

– Мы шиньонами не занимаемся. Если хочешь, могу тебя постричь. А то вон как неровно обкорналась.

Маша отказалась и убрала свое сокровище обратно в сумку. В следующем салоне история повторилась. Только здесь пожилая заведующая вдобавок обругала Машу, что та состригла такие роскошные волосы. Лишь в четвертом месте немолодой армянин пошел взвешивать принесенную Машей черную неожиданно оказавшуюся такой никому не нужной косу.

– Что, дэнэг нэт? Панятно, сам в таком палажэнии был. Всо, всо было – дом, уважэние, рработа. Сад был под Сумгаитом – палтора гэкта-ра. Мандарины, чэрэшня, лямон. И за рраз ничэго нэ стало, – он почесал поросший такими же черными, как Машины, волосами затылок. – Магу прэдлажит пятсот ррублэй. Это харошая цена, павэр. Нигде тэбэ болше нэ дадут.

– Так мало?.. – у Маши на глаза навернулись слезы.

– Извини. Болше нэ магу. Была бы бландинка, еще бы сотню прибавил.

– Нет. Не надо.

– Эх, и то вэрно: лучшэ косу, чэм сэбя прадават. Падажди. Не ухади. Идом со мной.

Он усадил ее в кресло в пустующем зале и набросил ей на плечи голубую клеенчатую накидку.

– Куда ж ты с такой нэприличной галавой пойдешь? Нэ надо было самой ррэзат. Пришла бы, я б тэбэ пасавэтавал. Сам бы, если надо, састриг. Нэ бойся. Я с тэбя дэнэг нэ вазму. Если косу прадаешь, какие у тэбя дэнги.

Она вернулась домой. Натянув на голову капюшон мокрого плаща, прошла в свою комнату. Бабушка подозрительно смотрела, как Маша снимала с вешалки и аккуратно складывала джинсовый костюм.

– Ты куда собралась?

– Надо, ба, – Маша чмокнула ее в щеку и выбежала на улицу, чтобы не нарваться на новые расспросы.

Она повернулась, чтобы пройти к себе, но папа остановил ее уже в дверях.

– Маша, подожди. Разговор к тебе.

Она обернулась:

– Да, и у меня к тебе тоже.

– Ну-ка, садись. Ты знала, что твой Женя ушел из дома?

– Конечно.

Мама возмутилась именно этому «конечно».

– А почему мы ничего не знали? Если б я не позвонила его родителям… Собственно, я хотела поговорить с самим Женей, а узнала такие новости.

– Вы еще много чего не знаете. Разве я вас интересую? У вас своя жизнь, у меня своя.

– Не рано ли в самостоятельность играть?

– Мам, а я с шести лет самостоятельная. Кроме бабушки, мной никто никогда не занимался. А вы только сейчас заметили.

– Вот я и вижу, к чему приводит твоя самостоятельность. Ты знаешь, что Ольга Николаевна считает, что твоя медаль висит на волоске. Что ты совершенно перестала готовиться к занятиям, к поступлению. Ты не была ни на одном предварительном экзамене, ни в университете, да вообще нигде. Ты даже на тестирование не ходила.

– Вы только сейчас это обнаружили? А зачем ходить? Если будет медаль, буду поступать как медалистка. А не будет, я и так сдам.

– Что значит не будет? – папа швырнул очки на стол, и они жалобно стеклянно звякнули. – Ты давай вспоминай, как это учиться на пятерки, а не «будет – не будет». Ишь, любовь закрутила – учеба побоку. А если, говоришь, мы тобой недостаточно занимались, что ж, значит, сейчас и займемся.

– Поздно. Поздно мной заниматься.

– Никогда не поздно. Гулянки твои и шатания до ночи закончились. Будешь сидеть и к вступительным готовиться. Вон, половина класса уже поступили – они могут себе разгильдяйство позволить. А ты еще пока не заработала. Вот и отрабатывай.

– Ох, что-то подобное я от кого-то уже слышала. Я свободна? Позвольте откланяться? Один мой знакомый от этих разговоров из дома сбежал…