Четвертый Рим - [7]

С этой мыслью он сел в постели, натянул на себя диагоналевые галифе, носки и навертел фланелевые портянки, потом вбил ноги в новые хромовые сапоги и подошел к столу, на котором лежал давно приготовленный содоклад по вопросу об искоренении кулака. Содоклад ему предстояло сегодня сделать на райкомовском заседании, и он на всякий случай его пробежал глазами, чтобы ненароком того-другого не упустить. Затем он выпил стакан чаю с лимоном, который ему подала мамаша, затем надел гимнастерку поверх исподней русской рубахи грубого полотна и вызвал по телефону дежурный автомобиль.

Дорогой от 2-й Мещанской улицы, где ему недавно выделили отличную двухкомнатную квартиру, он смотрел в окошко автомобиля и радовался чудесной апрельской погоде, но в голове у него было такое тяжелое отупение, точно он без просыпу пил несколько дней подряд. На углу Садового кольца и Цветного бульвара он ни с того ни с сего приметил подозрительную женщину в темно-зеленом платье, которая как-то сомнамбулически брела в сторону Трубной площади. "Темная личность", - подумал он.

Райкомовское заседание прошло, как проходят все таковские заседания, без сучка, без задоринки, и, когда он уже направлялся к выходу, его остановил старый знакомый по фамилии Свиридонов, который поздоровался и спросил:

- Ты, конечно, в курсе проекта Дворца Советов?

- В курсе, - ответил он.

- Вот что в связи с этим проектом мне представляется подозрительным: площади Дворца используются крайне неэффективно, просто тысячи квадратных метров у них паруют, словно кто-то нарочно задумал свести к минимуму отдачу от площадей. Взять хотя бы статую Ленина - ведь примерно кубический километр пространства не используется никак, в то время как внутри ее можно, например, устроить библиотеку...

Александров-Агентов призадумался и сказал:

- Может быть, ты и прав. Пока по этой линии к нам тревожных сигналов не поступало, однако ухо надо держать востро. Ведь кругом враги, Свиридонов, плюнуть нельзя, чтобы не попасть в затаившегося врага! И вот что мы с тобой сделаем, Свиридонов: ты набросай свои соображения на бумаге, а я позабочусь о том, чтобы твою записку не оставили без внимания.

- Да, собственно, документик уже готов, - сказал Свиридонов и протянул ему папку из коричневого картона.

С тем они и разошлись по своим делам: Павел Сергеевич спешил назад в техникум, Александров-Агентов - к себе в "контору", где его ожидал пренеприятный допрос подследственного Грачева, пренеприятный по той причине, что этого Грачева он знал еще с гражданской войны, когда они вместе громили белое воинство Улагая.

Погода на дворе тем временем резко переменилась, и, пока он ехал до Малой Лубянки в автомобиле, ни с того ни с сего набежали тучи, сильно похолодало, и вдруг с низкого неба повалил снег. "Ничего себе погодка! подумал он. - Снег в Москве двадцать восьмого апреля! Что-то я этой диалектики не пойму..."

Войдя в свой кабинет на втором этаже, Александров-Агентов сел за простой канцелярский стол, пригладил руками волосы, посмотрел в окно, за которым без времени встали сумерки, рябые от снегопада, и сказал себе внутренним голосом, что называется, не терпящим возражений: никаких сантиментов по отношению к бывшим товарищам по борьбе, если отца родного нужно будет подвести под 58-ю статью, он и отца родного не пощадит. Вообще он был человек жертвенного направления и всю гражданскую войну искал героического конца.

Когда конвойный ввел в его кабинет подследственного Грачева, он указал тому на некрашеный табурет, отстоявший от стола в почтительном удалении, обмакнул перо в чернильницу и сказал:

- Фамилия?

- Виктор, - обратился к нему Грачев, - ты можешь объяснить, что, собственно, происходит?

- Фамилия? - бесстрастно повторил он и посмотрел на Грачева как бы стеклянным взглядом.

Подследственный покорно назвал фамилию, имя-отчество, род занятий, ответил на десяток других формальных вопросов, но потом не удержался и повторил:

- Виктор, ведь мы с тобой не чужие люди, скажи ты мне ради Бога, что происходит, зачем я здесь?!

Александров-Агентов вполне по-людски вздохнул, и, то ли оттого, что его смутила испуганная покорность подследственного, то ли оттого, что ему некстати припомнилось, как в двадцатом году они на пару вымачивали в луже окаменевшие сухари, то ли оттого, что у некогда геройского мужика Грачева теперь заметно дрожали пальцы, ему вдруг захотелось объясниться начистоту.

- Что происходит, говоришь... - с деланным гневом переспросил он. - А классовая борьба происходит, закономерная и безжалостная классовая борьба. Некоторые интеллигентные круги мечтают о социализме с голубыми ленточками по бокам и знать не хотят, что объективно это означает реставрацию власти помещиков и капиталистов, которые только того и ждут, чтобы большевики размагнитились и в конце концов скатились к гнилому либерализму; про белогвардейское подполье, вредителей, троцкистов я даже не говорю. С другой стороны, честные люди, бесконечно преданные делу партии Ленина Сталина, всячески мешают этой публике повернуть вспять колесо истории, и, понятное дело, между ними идет борьба не на жизнь, а на смерть. Вот это самое только и происходит...