Четвертый разворот - [14]

Товарищ мой уехал, пообещав на обратном пути захватить меня, и я остался гостить, томясь от непривычного безделья и радуясь, когда небо порошило снегом и можно было отметать его от крыльца.

Через денек заглянул Терентий Иванович. Мы посидели, поговорили, и дядя, собираясь домой, сказал как бы между прочим:

— Хотел просить тебя помочь клетки сварить, да и не знаю, — он почесал за ухом, вздохнул. — Отдыхаешь ты, а я с работой. Нехорошо вроде бы...

Я ответил, что любая работа для меня радость, потому что устал от безделья.

— Готов хоть сейчас.

И взялся за шапку.

— Ну разве что так, — согласился Терентий Иванович. — Безделье, оно, конечно... Только не сегодня, а завтра. С утра подойдет сварщик, я договорился. Трансформатор уже притащил...

«Сварщик? — подумал я удивленно. — Терентий Иванович варил, а я помогал бы...»

— Сам бы справился, — продолжал дядя, — но, думаю, пусть лучше сварщик, потому что трансформатор чужой, еще спалишь...

Разговор Терентия Ивановича получался странный, он вроде бы заманивал меня к себе и старался сделать это похитрее. Чувствовалось, нелегко ему даются эти слова: за всю жизнь он мало кого просил, норовил все делать сам и ловчился управляться даже с такой работой, которую испокон веку делают вдвоем. Бревна, например, распиливал в длину. А тут — на тебе: придите, будьте такими хорошими, помогите! Что-то было не так, но я виду не подал, не спросил, а в чем же моя работа, если сварщику помогать будет дядя.

— Так договорились? — сказал Терентий Иванович на прощанье. — Жду в восемь утра!

Когда я пришел, меня радостно приветствовал пес Тарзан, называемый проще — Тазя; он бил хвостом, разметая свежий снег, крутил мохнатой головой и смотрел преданно, выпрашивая кусок хлеба, который лежал в моем кармане и который Тазя чутьем унюхал издали. На лай вышел Терентий Иванович, поздоровался и сказал:

— О, пришел!

Вскоре мы начали: сварщик ловко и споро варил клетки, дядя ему помогал и на мои просьбы допустить к этой работе отвечал отказом.

— Еще нахватаешься вспышки, — ворчал он. — А мне оно не страшно.

Он дал мне молоток и обрубок рельса, на котором я должен был править гнутые угольники. Из трех десятков один и впрямь оказался не очень-то ровным, и я возился с ним полчаса, ударяя то по угольнику, то по рельсе, слушал звон и гадал, зачем меня пригласил Терентий Иванович. Когда мне надоело «править», я пошел к привязанному за сараем Тазе и играл с ним, а после снова бил по рельсе и слушал звон.

Клетки были закончены. За обедом мы поговорили о них, о нутриях, и Терентий Иванович сказал, что держать их становится все тяжелее, потому что косить негде. Сварщик поддакнул, дескать, любая живность во дворе приносит одни хлопоты. Когда он ушел, Терентий Иванович вынес из спальни две шкурки нутрии. По тому, как торжественно он мне их передал, как загадочно молчал, можно было догадаться, что мне они не предназначены.

— Как тебе выделка? — спросил он не сразу, дав мне возможность погладить мех, полюбоваться им. — Кажись, получилась...

— Выделка отличная, — сказал я так, будто что-то понимал. — Мех чистый, блестит... Играет!

Терентий Иванович довольно улыбнулся, а я продолжал хвалить мех, как хвалил бы его скорняк, хотя я, кроме кроличьих шкурок, ничего в руках не держал. Но мех и вправду был чистым, мягким.

— Тебе! — коротко сказал Терентий Иванович, но тут же добавил: — Мы с женой решили.

Я поблагодарил Терентия Ивановича самыми искренними словами, потому что был рад не шкуркам, разумеется, а тому, что дядя сделал мне подарок. Да еще после всей ругани, косых взглядов.

— Мне хотелось, — сказал Терентий Иванович, когда мы в пятый раз решили, что шапка выйдет превосходная, — пошить тебе здесь. Чтобы и я увидел. Есть одна женщина, — дядя даже голос понизил, доверяя мне тайну. — Мастер! Не всем и шьет, но мы попросим...

— Согласен, — ответил я. — Но времени мало: послезавтра надо ехать.

— Поэтому и попросим, — настоял Терентий Иванович. — Думаю, положение она учтет.

Не откладывая, мы сразу же пошли к этой женщине на работу, и Терентий Иванович уговорил ее. Мастерица, работавшая в поселке, а жившая в деревне, обещала сделать за два дня.

— Точнее, за две ночи, — сказала она нам, улыбаясь. — Потому как я днем работаю.

— Та оно понятно, — понимающе кивнул Терентий Иванович. — И праздник тут как тут.

— Но если надо — сделаю, — пообещала женщина. — Приезжайте!

Через два дня мы с Терентием Ивановичем к ней поехали и, поскольку был праздник, попали на гулянку. В доме мастерицы было много гостей, а мать — веселая старуха, сыпавшая прибаутками, так настойчиво предлагала отведать того или другого, что отказаться было просто невозможно. О шапке не говорили — мастерица едва начала кроить, — да и до шапки ли?.. За столом шел веселый разговор, а после — песни затянули. Словом, посидели мы хорошо, но пришло время прощаться.

К вечеру пошел снег, густой, лапчатый, ветер все усиливался, и вскоре началась метель.

Провожала нас мастерица и, несмотря на наши возражения, пошла в снег на автобусную остановку. Там собралось немало людей, приезжавших в гости в деревню, и они поговаривали, что последнего рейса не будет, так как дорогу основательно замело. К тому же дело, мол, праздничное. Но никто не уходил — надеялись. Терентий Иванович разошелся, предлагал не ждать автобуса, а вернуться и догулять. Он забыл, что завтра должен был заехать за мной товарищ, и, когда я напоминал об этом, досадливо морщился: