Четвертый раунд - [29]

Когда несколько месяцев спустя я начал готовиться к новой зарубежной поездке — на этот раз в Варшаву, на международный турнир по боксу, — чувство тревоги овладело мною уже всерьез. Понимая, что меня берут не ради увеселительной прогулки, я заранее задавался вопросом: а что будет, если не удастся оправдать оказанное доверие?

— Отберут перчатки и заставят до самой пенсии подметать ринг! — смеялся в ответ Заборас, стараясь шуткой отвлечь меня от моих переживаний. Они ему казались наивными. — А может, тебя это устраивает? Дело-то бесхлопотное: пыли на ринге не бывает. Радоваться надо, а он нос повесил…

— Неприятно, когда ждут результатов, — пытался объяснить я.

— Так если бы их от тебя не ждали, зачем тогда тебя посылать? Проигрывать можно и у себя дома, незачем ради этого в Варшаву ехать.

— А если все же проиграю?

— А где ты видел боксера с гарантией на победу? Спорт — не часовой завод, талонов на безотказную работу не выдает.

— Но раз выбрали, значит должен оправдать надежды, — упрямо стоял я на своем.

— Правильно! — заключил Заборас. — Кончай трепаться и начинай оправдывать. Тебя мешок уже больше часа ждет…

Я шел к мешку и вымещал на нем все свои треволнения.

Тревоги мои можно было понять. Золотая медаль чемпиона страны принадлежала не мне и, если проиграю, думал я, получится, будто я всех обманул, прикинулся не тем, чем являюсь на самом деле. По своей тогдашней неопытности я забывал, что в состав сборной меня включили не по моей просьбе, на которую я, разумеется, никогда бы и не осмелился, а решением тренерского совета. Там, конечно, знали, что у меня мало опыта, но именно за ним меня и отправляли. Новичков надо обстреливать, и чем скорее, тем лучше; ветераны не вечны. В этом, собственно, и заключалась главная цель поездки.

Но я был молод и многое воспринималось мной однолинейно, без учета сопутствующих всякому большому делу стратегических соображений. Я считал, что от меня ждут побед, и это было правильно, но это было не все. Главное, были надежды, которые связывали со мной на будущее.

Вот их-то я действительно должен был оправдать.

Но всякое будущее начинается в настоящем. И к варшавскому турниру я готовился, не жалея ни времени, ни сил. Огуренков взялся за меня всерьез. Нас с ним к тому времени связывал не только бокс, но и дружба. Она завязалась как-то неприметно, но вскоре окрепла, стала надежной и прочной и осталась со мной на всю жизнь.

Виктор Иванович был человеком щедрой души и чуткого сердца, он легко находил дорогу к людям, и получалось это у него как-то само собой, просто и естественно. Он многое повидал, великолепно разбирался не только в боксе — его интересы обладали универсальной широтой, с ним можно было поговорить о тысяче разных вещей, и обо всем он мог сказать что-то свое, что-то новое, о чем ты и не догадывался; он никогда не знал, что такое скука или душевная лень, — его присутствие во все вносило свежесть и какую-то бодрую, кипучую неугомонность.

Бокс он понимал, что называется, до дна, до самой последней скрытой глубины. И, что главное, умел не только объяснить, но и показать. Пожалуй, не найдется такого приема, хитрости или уловки, которая бы осталась ему незнакомой, — секретов и тайн в боксе для него не было. Учиться у него было радостно и интересно. Ругал он редко, хвалил скупо, но тем не менее его заинтересованность чувствовалась всюду и во всем. Чувствовалась без слов; они просто были ни к чему. Своим ученикам он никогда ничего не навязывал. Умел увидеть, чем каждый из них богат, в чем его собственные особенности и преимущества, а разглядев их, на них и сосредоточивал свои усилия, свое искусство и умение воспитателя. Он считал, что на ринге надо уметь все, что умеет противник, и еще то, чего он не умеет, но при этом всегда нужно оставаться самим собой.

— Чужим оружием боя не выиграешь. Надо уметь выковать свое, — любил говорить Виктор Иванович.

Во мне он считал главным быстроту реакции и редкую для тяжеловеса подвижность. И еще мое всегдашнее настойчивое стремление разнообразить бой, строить его, сообразуясь с требованием внезапностей и неожиданностей, так, чтобы противник нервничал и ни к чему не успевал привыкнуть.

— Конечно, у тебя, как у всякого, есть в запасе и кое-что другое. Например, удар. Но удар для тяжеловесов не редкость. Поэтому забывать о нем не годится, но ставку надо делать не на него, а на то, что выделяет тебя из общего ряда, — говорил Огуренков. — Побеждать нужно тем, чего нет у других.

— А если у противника тоже быстрая реакция? И ноги у него не хуже?

— А голова?

— Что голова?

— Голова у тебя есть? Вот и думай ею, приглядывайся, ищи. На ринге, как и в жизни, людей без слабостей не бывает.

— Но ведь и у противника не кочан на плечах, И у него голова, — продолжал допытываться я.

— Верь, что твоя умнее! — улыбался Огуренков и уже серьезно добавлял: — Но и его дураком не считай. А потом, кто говорит, что побеждать — просто? Побеждать трудно, но побеждать надо, вот и все дела!

Побеждать было действительно нужно. И победы приходили по-разному. В Варшаве, например, они достались легко. Но сама эта легкость добывалась тяжелым трудом, она возникала из огромной повседневной работы. Боксером можно родиться, но родиться боксером — еще не значит им стать. Природа создает лишь задатки, извлекать их наружу приходится самому. Извлекать и творить из них единое целое. Это похоже на добычу руды; но мало ее только добыть, нужно еще и освободить от посторонних примесей, и обработать, и довести до окончательной формы. Впрочем, так бывает не только в спорте; человек — тот же скульптор: всю жизнь ему приходится ваять самого себя.