Четвертый Дюранго - [27]

— Пару недель назад кто-то запустил ему руку в задний карман. Он сообщил о краже копам. Из чего вытекает, что мы имеем дело или с психом или с профи. В последнем случае, его давно и след простыл. Если же псих, что тут можно сказать?

— Может, он и тот, и другой, — предположил Винс.

Брайант снова неторопливо смерил Винса с головы до ног.

— Профессиональный псих? Это что-то из ряда вон.

— Мне это не нравится, — сказал Джой Хафф.

Форк глянул на свой часы.

— Что ж, нам пора двигаться. Вы, ребята, знаете, что делать.

— Еще бы.

— Пока я буду утешать вдову Триса, притащите сюда Якоби и посмотрите, сможет ли он снять отпечатки пальцев.

— Отпечатки, — хмыкнул Брайант. — Отпечатки, — с ударением повторил он и громко рассмеялся, поворачиваясь к Джою Хаффу. — Ты слышал, Джой? Шеф снова дает указания.

— Я не смеюсь лишь только потому, — отозвался Джой, — что громкий смех мешает спокойным размышлениям. — Он помолчал. — Ювелирная работа.

— Растолкуйте, — попросил Винс.

— И хорошо организованная, — без тени улыбки добавил Джой Хафф.

Глава тринадцатая

Войдя в гостиную после того, как они покончили с посудой — он мыл, она вытирала, Б.Д. Хаскинс жестом предложила Эдеру занять место на длинном диване кремового цвета и спросила, не хочет ли он бренди.

— Нет, спасибо.

Эдер позволил себе опуститься, лишь когда сама хозяйка села в глубокое кресло коричневой кожи. Когда она скрестила ноги, не столько небрежно, сколько равнодушно, взгляд его невольно упал на край длинного чулка, которые она предпочитала носить вместо колготок, и он подумал, не вошли ли снова в моду пояса с подвязками за те пятнадцать месяцев, что он сидел в тюрьме.

— Расскажите мне об этой тросточке, — попросила она. — Той, которую так жаждет Сид.

— Она принадлежала моему дедушке.

— Фамильная ценность?

— Скорее раритет. Он выиграл ее на пари в девятьсот двадцатом, как раз после введения сухого закона. Ручка отвинчивается, а внутрь вмонтирована стеклянная емкость, которая вмещает примерно четверть унции индейского самогона. Так он называл свою выпивку — индейский самогон. После отмены закона в тридцать третьем в нашем штате продолжали придерживаться его установок, и дедушка передал тросточку моему старику, который, в свою очередь, завещал ее мне. И я был готов передать ее своему сыну, хотя он считал это глупостью.

— Таким образом вы передали ее Винсу.

— Для пущей сохранности.

— Винсу свойственно большее чувство ответственности, чем вашему сыну?

— Просто он ближе ко мне. Географически. Мой сын был в Вашингтоне, а Келли обитал в Ла-Джолле.

— Вы же были в Ломпоке.

— Я был в Ломпоке.

— Чем он занимался?

— Пол? Он юрист, как Келли и я, но у него никогда не было частной практики. Едва ему минуло восемнадцать, может, девятнадцать, он решил сделать карьеру в рамках федерального правительства.

— Ваше пребывание в тюрьме отнюдь не способствовало его карьере.

— Не стоит преувеличивать. Сразу же после моего осуждения он получил повышение по службе, которое в армии соответствовало бы перемещению от звания подполковника сразу же до бригадного генерала.

На полных губах Б.Д. Хаскинс мелькнула кривая усмешка.

— Вашингтону, должно быть, нравились его политические взгляды.

— Во всяком случае, они отвечали общепринятым и не выбивались из ряда.

— А ваши?

— По традициям нашей семьи политические взгляды сыновей всегда противоречили воззрениям отцов. Мой дедушка, тот, который выиграл тросточку, был ярым социалистом. Его сын — мой старик — рыдал, когда Тафт проиграл Эйзенхауэру в пятьдесят втором.

Она откинулась на кожаную спинку кресла.

— И когда вы решили выставлять свою кандидатуру?

— В старших классах школы. Я был отличным оратором, непобедимым спорщиком и принял решение идти по юридической стезе и, может быть, заняться политикой, когда выяснил, что любая победа буквально окрыляет меня. Где бы то ни было — только побеждать. И несколько позже я узнал, что ничто не дает такого ощущения победы, как выборы. Абсолютно ничего.

— Сколько вам тогда было лет?

— Когда я впервые вступил на эту дорогу? Двадцать семь. Выиграв кампанию, я стал прокурором округа, отслужил в этом звании пару двухгодичных сроков, отправил за решетку несколько богатых жуликов, добился того, что мое имя стало встречаться в газетах, а затем вернулся к частной практике, в ходе которой, защищая тех жуликов, что я недавно преследовал, обеспечил себе неплохой уровень жизни. Когда понял, что я обеспечен достаточно, решил стать членом Верховного Суда и добился своего.

— Какая сумма вас устроила?

Эдер пожал плечами.

— Два или три миллиона на круг.

— Как вам удалось стать главной судьей?

— Каждые четыре года члены суда выбирают на этот пост одного из своих коллег.

— Довольно любопытно.

— Сам штат довольно любопытен. Отбыв на этом посту четыре года, я неизменно опять оказывался на нем в силу тех же причин.

— Тех же причин, — повторила она.

Эдер кивнул и склонился вперед, поставив локти на колени. Он не пытался скрыть своей заинтересованности, когда сказал:

— Я был бы признателен, если бы мог послушать и вас.

— О чем?

— Как вам удалось стать выборным мэром.

Хаскинс бесстрастно разглядывала Эдера, словно он был выловленной рыбкой, и она прикидывала, снять ли его с крючка и бросить в озеро, или же повесить на кукан. После почти двадцатисекундного молчания, она кивнула: