Четвертое состояние - [35]

Мы ее встречали из роддома с малышом все втроем: Антон, Дарья и я. Антон, я думаю, самый бесчувственный на свете отец: открыл одеяльце, глянул и... сморщился, словно от клюквы, — так его, видимо, поразила неказистость малыша. Зато на Татьяну он теперь смотрел совсем иначе. Почему? Может, с того момента, когда узнал, что она смогла догнать свой курс. Вот, написала слово «узнал»... А ведь именно так и было: они жили вместе, муж и жена, а Антон о своей Татьяне все самое главное узнавал от Дарьи или от меня. И что она на восьмом месяце беременности работала в морге, и что подготовилась и сдала досрочно два экзамена... Он, Антон, просто неравнодушен к людям, которые могут работать так же, как он сам, — на пределе сил и возможностей. И вот эта, я думаю, одержимость Татьяны, когда она раскусила Антона и поняла, чем может привязать его к себе, — и заставила Антона увидеть ее в совершенно другом свете. Во всяком случае, после Антон по отношению к Татьяне изменился настолько круто, что даже она сама стала об этом говорить.

Одним словом, жизнь у них налаживалась, хотя ревность Татьяны, по-моему, возросла еще больше. Нет, даже не по отношению ко мне или к другим женщинам, с которыми Антон — волей-неволей — должен был иметь дело по работе. Татьяна ревновала — дико, глупо, нелепо — абсолютно ко всему, что вообще занимало Антона: к книгам, которые он мог читать запоем, к работе, на которой он ее, свою ревнивую супругу, конечно же, забывал совершенно; даже — вот что уж совсем не укладывалось в голове! — к нашей концепции биоплазмы!

Вот такая у нас Татьяна. Учти, то, что я тебе рассказала, знают, в сущности, лишь три человека: я, Антон и Дарья, Для остальных же Антон с Татьяной — прекрасная супружеская пара, однако почему-то носящая разные фамилии. Никто и не подозревал, что свой брак они оформили лишь под давлением загса: нужно было регистрировать новорожденного, а там возникли какие-то сложности — кажется, с отчеством. Не помню уж. Давно все это было.

Неладное с их малышом обнаружилось, по-моему, уже на втором месяце. Предполагаю, мне об этом, сам понимаешь, спрашивать было неловко, что произошла родовая травма. Это, к сожалению, бывает у женщин с узким тазом. А Татьяна, ты же ее видел, — худенькая, тоненькая, не знаешь даже иногда, в чем ее сатанинский дух держится. Одним словом, выяснилось, что у их малыша так называемая болезнь Литтля с вероятным переходом в церебральный паралич. Что это такое, я думаю, объяснять не надо. Насмотрелся. Я там бывала дважды — необходимость заставляла, так каждый раз после этого две-три ночи все эти кошмары, что я видела там, снились.

Сначала Татьяна скрывала диагноз от всех, даже от Антона. Может, надеялась на лучшее — все матери, когда речь идет о судьбе их детей, верят только в лучшее. Но через полгода, когда даже мне стало ясно, что малыш явно отстает в развитии, Татьяна призналась. Но тогда еще надежда, видимо, все-таки была: Татьяна его пичкала всевозможными лекарствами, таскала по клиникам — благо перед ней они все открыты, сама невропатолог Но потом все хуже, ребенок стал подергивать головкой, ножки у него, даже мне было ясно, атрофированы — почти не шевелятся... И вот тут-то...

Тут я тебе должна объяснить еще один момент в биографии Татьяны (по-канцелярски заговорила, да?). В семье Ингаевых из поколения в поколение культивируется многодетность: у самой Татьяны пятеро братьев и сестер, у ее отца — девять, а у деда, она рассказывала, было двенадцать. Культ ребенка Татьяна, таким образом, впитала и с генами, и с воспитанием. И можешь представить себе ее трагедию, когда кто-то из врачей ей сказал, что она не сможет стать матерью. К счастью, этот прогноз не подтвердился, у Татьяны с Антоном, как ты, наверное, знаешь, уже двое — прекрасные мальчишки, оба в Антона, но тогда на Татьяну свалилось сразу два несчастья, хуже которых и не придумаешь. У нее осталась одна цель в жизни: любой ценой, как она говорила, «вытащить малыша».

Не знаю, что бы она делала, будь, скажем, физиком или инженером, но она-то сама была специалистом! И, знаешь, это было просто страшно видеть, как в Татьяне мать боролась с врачом. Если мать ревела часами (но только в присутствии Дарьи или меня и никого больше), то Татьяна-врач превратилась в садиста (я не боюсь сказать это слово тебе, поскольку я ей самой говорила его не раз). Можешь представить, годовалого ребенка она пыталась лечить грязевыми аппликациями! Их-то далеко не каждый взрослый выдерживает. Но церебральный паралич остановить, видимо, было невозможно ничем. И вот в этот момент к Гурову, у которого Татьяна работала ассистентом, пришел Антон со своей методикой лечения «красным резонансом». Лазером

Я хорошо помню день, когда она позвонила к нам в лабораторию и вместо обычного «Где Антон?» вдруг спросила: «Это правда, что вы получили лечебный эффект лазерами при спастических параличах?» Я удивилась (а мы действительно в это время заканчивали серию опытов на кроликах — с искусственными параличами, и результаты были хорошими): «Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Это дела Антона...» А она мне: «Я у тебя спрашиваю, а не у Антона. Нам об этом сообщил Гуров...» — «Ну, раз вам сообщил Гуров...» — «Я не верю ему. Он с Антоном заодно». Ну и так далее. Когда Татьяна одержима какой-нибудь идеей, она превращается в копию Антона. Даже хуже. Выжала-таки из меня признание: «Да, лазер дал хорошие результаты. Методику применения Антон уже передал Гурову». Могла ли я предполагать, что приговариваю тем самым их малыша? Кто вообще мог предположить...