Четвертое сокровище - [84]
Столько людей, столько зданий. Ошеломляющее давление — слишком много, слишком многие, слишком высокие. Они остановились у одного здания. Ощущение того, что место ему знакомо, — и пустота. Затем — утрата надежды, разбитая жизнь. В самом здании чувство, что место знакомо, сменяется возможностью, воображаемым пространством. Пространством, заполненным ею.
— Киёми? — спросила Ханако, когда дверь в квартиру открылась. — Это ты?
Ханако сидела в спальне, разложив рисунки сэнсэя по кровати. Она что-то писала на них.
— Это я, ответила Тина, быстро проводя сэнсэя мимо спальни матери в гостиную. Она подвела его к дивану, и он сел. Осмотрел комнату, потом взглянул в окно. Тина вернулась к спальне матери и просунула голову.
— Ты как? — спросила она.
— Гэнки.
— А что ты делаешь с рисунками?
— Пытаюсь прочесть. Ты разве не этого от меня хотела?
— Конечно. Как скажешь, — ответила Тина. — Я хотела немного прибраться в своей старой комнате. Ничего, если я часть коробок перенесу сюда?
— В какой комнате?
— Ну, в чуланах.
— Конечно, как хочешь.
— Спасибо. Я вернусь через несколько минут, мне нужно с тобой поговорить. Принести чего-нибудь?
Мать медленно покачала головой. Тина вышла и закрыла дверь.
Она прошла в свою комнатушку и включила свет. Сняла коробки с кровати и выстроила их у стены. Она ставила коробки одна на другую, чтобы освободить побольше места. Тина выбрала одну коробку, размером примерно с рабочий стол сэнсэя, поставила ее в середину и вернулась в гостиную.
Сэнсэй все еще осматривал комнату со своим обычным отсутствующим видом, переводя взгляд со стульев на диван, потом на стол с маленькой вазой для цветов, на книжную полку, плакат с видом Сан-Франциско с моста Золотые Ворота.
Тина взяла рюкзак и вернулась в комнату. Встав на колени, она разложила тушечницу, брусочки туши, кисти и подставки на новом столе сэнсэя. Положила рядом стопку чистой бумаги. Потом зашла в кухню, наполнила водой старый маленький чайник и тоже поставила рядом на пол.
Она вернулась в гостиную и легонько тронула сэнсэя за рукав. Он прошел за ней в чулан. Увидев устроенное Тиной рабочее место, опустился на колени и положил чистый лист на импровизированный стол.
Тина посмотрела, как он разводит тушь, и оставила его одного, закрыв двери. Она зашла в спальню матери и села на пол у ее кровати.
— Я видела сегодня тетю Киёми. Она была в мастерской сэнсэя Дзэндзэн.
Ханако молчала.
— Она не могла мне толком объяснить, что она там делает. Говорила что-то вроде того, будто хочет посмотреть, как у сэнсэя дела.
— Это я попросила ее сходить.
— Зачем? Что вообще происходит?
Ханако начала было что-то говорить, но покачала головой и снова откинулась на подушки.
Тина знала, что мать ничего не скажет. Она могла так замыкаться на месяцы, если не хотела о чем-то разговаривать.
— Ма, — сказала Тина. — Должна сказать тебе, что у Нас дома гость.
— Гость?
— Я привела сюда сэнсэя — сэнсэя Дзэндзэн. Он поживет в моей старой спальне. Извини, что не спросила разрешения заранее, но там, в школе, у него был просто сумасшедший дом. Все эти люди, которые чего-то от него хотят. Я просто схватила и привезла его сюда. Не волнуйся, я о нем позабочусь. Я позабочусь о вас обоих.
Ханако сжала голову руками, словно та могла слететь с ее тела.
Часть третья
Метафора Тушечницы
Сан-Франциско
Стоя на коленях рядом с сэнсэем, Тина смотрела, как он рисует свои абстракции. Ему еще нужно было успокоиться, он выглядел взволнованным — все время с тех пор, как покинул школу. Его рисунки тоже изменились — форма линий стала свободнее, а черты — более массивными и дикими. Он водил кистью словно бы в отчаянии.
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее — или, по крайней мере, в ее сторону, — и передал ей кисть. Поколебавшись, она взяла ее. Сэнсэй положил чистый лист на стол и отодвинулся, давая ей место. Шевельнувшись, она сделала глубокий вдох и села на пятки.
Сэнсэй показал рисунок, который только что закончил, и Тина решила, что он хочет, чтобы она его скопировала. Она окунула кончик кисти в тушечницу; тушь блестела на волосках, когда она занесла ее над бумагой. Пытаясь воспроизвести рисунок — то могла быть река, Или облако, или что угодно, — она чувствовала, как дрожит кисть. Она изучила свое творенье: черты были слабые, их толщина гуляла.
Тина вернула ему кисть и отодвинулась от стола. Его лицо разочарованно вытянулось, но он взял кисть и начал рисовать на другом листе. Тина поднялась, понаблюдала за ним некоторое время, потом вышла из чулана. Подошла к двери в материнскую спальню и постучала. Ханако лежала на кровати и, похоже, спала, но вдруг открыла глаза.
— Мне пора в университет. Киёми вот-вот придет. Тебе нужно что-нибудь?
— Нет. Неужели ты не можешь дождаться Киёми?
— Мне нужно успеть на поезд. С тобой все будет в порядке?
Ханако слабо кивнула.
Когда Тина закрыла дверь и шла по коридору. она услышала щелчок задвижки.
Чувства подступали яростно, без остановки, громоздясь друг на друга. Самое сильное — огромная стена времени, которую необходимо преодолеть. Прочие, поменьше, походили на черепки, которые нужно сложить вместе. Были осколки счастья, минуты покоя, чувственных удовольствии, экстаза. И были острые осколки боли, длиннее и глубже, опаснее осколков счастья. Но и они должны были сложиться в целое.
